Собрав лицо в гримасу, Сайман наддал ещё. Верховой скакал по площади.
— Ой, Сайман!.. О-го, Сайман!.. — Люди на площади останавливались: Сайман перегонял верхового.
— Быстрее! — ткнул лейтенант.
— Лина, не надо! Скажи ему, что быстрее не надо, Лина!.. — Эльзи и Минтье тоже глядели из окна. — Довольно, Лина, крикни ему, что довольно!..
— Зачем?.. — Лина смеялась, глядя на лейтенанта.
— Быстрее, ещё!.. Молодец!..
Толпа замерла: Сайман наддал ещё. Мгновенный бросок тела — и вдруг мальчишка упал.
Люди застыли, не смея двинуться. Потом все разом бросились к Сайману.
Рикша лежал, левой ногой запутавшись в постромках. Судорога прошла по его тёмной спине, и босые ноги вдруг часто-часто забили по земле, как у загнанного конька… Ай-ай, Сайман!.. Бедный Сайман!.. Мальчика оттащили в тень, освободили от упряжки. Лейтенант ничего не видел: Каролина улыбалась ему в окне.
— Меюнгфрау!.. — Ван дер Фрош, взмахнув перчаткой, побежал к парадному подъезду. У входной двери, на ступеньках, стоял Эдвард.
— Убирайтесь вон! — сказал Эдвард.
Лейтенант вскинул брови и вдруг покраснел.
— Вы сошли с ума! — сказал он.
— Убирайтесь вон! — повторил Эдвард. — Вы — низкий человек.
— Как вы смеете? — Ван дер Фрош скомкал в руке свою перчатку.
— Вы — низкий человек! — повторил Эдвард. — Вы загнали насмерть ребёнка. Вас надо судить.
— Извольте просить прощения! Кто вы такой? — вскипел лейтенант.
— Меня зовут Эдвард Деккер. Я буду драться с вами. Вы негодяй! — ответил Эдвард.
Он слышал, как ахнула Лина Ферштег в своём окне.
Ван дер Фрош смерил его взглядом, потом отошёл и медленно начал натягивать перчатку на руку.
— Будь вы военный, — процедил лейтенант, — я, пожалуй, пригласил бы вас к барьеру… Я стрелял и не таких юнцов, как вы… Но драться со штатским… — лейтенант пожал плечами.
И, не взглянув на растерянную Лину, Ван дер Фрош пошёл через площадь обратно к кофейне.
Несколько дней спустя начальник Эдварда по Финансовой палате вызвал его к себе и долго продержал за запертой дверью.
— Неприятный случай, — сказал начальник. — Вам придётся, менгер Деккер, уезжать из Батавии.
Тогда он пошёл в Колониальное управление и взял место младшего контролёра на Суматре. Его приняли сразу, других охотников не было.
И вот к чему всё это привело: снова столкновение и тюрьма в Паданге.
«Когда же конец?..» — думал Эдвард, глядя на побелевшее от зноя, точно расплавленное, небо Суматры.
Дело о растрате затягивалось. Падангский суд ничего не решил и направил все бумаги в центр, в Батавию. Ответ из Батавии долго не приходил.
Эдвард писал уже третий акт своей пьесы.
«Если голландцы её не поймут, — думал Эдвард, то поймут малайцы, яванцы. Это будет оружие, которое я сам вложу им в руки».
Прошло четыре месяца; дело в Батавии всё разбиралось. Эдвард иногда уже терял надежду на то, что снова вернётся к людям, к жизни. Только через полгода его освободили из тюрьмы за недостатком улик.
Твёрдая земля клонилась у него под ногами, как шаткий пол его тюрьмы-голубятни.
Он пошёл к резиденту. Едва завидев его, Михельс ушёл в комнаты и велел не принимать. Товарищ по службе, которого встретил Эдвард, отвернулся, увидев его.
— Деккер?.. Тот самый Деккер, который хотел передаться на сторону баттаков?.. Говорят, он едва не поднял восстание по всему Натальскому округу!..
Худую славу пустили о контролёре Деккере по Верхнему Падангу.
Он продал китайцу свою старую суконную куртку, сшитую ещё из отцовского плаща, и купил место на пакетботе.
Эдвард ехал обратно в Батавию на том же пакетботе «Элен», на котором меньше года назад отплывал на Суматру, полный надежд.
Он устроился на верхней палубе. Под ветром было свежо, но он не спускался в общий зал, — там ехали чиновники из Паданга, бывшие его товарищи. Они шептались и отворачивались, увидев его. «Изменник», — Эдвард читал это слово на лицах товарищей.
Эдвард сидел на палубе, похудевший, бледный. Он смотрел на море.
Поднимался ветер и дробил в волны гладкую поверхность разогретого моря. Пьеса «Утрата чести» лежала у него на груди. Эдвард сочинил к ней посвящение в стихах: «К далёкой невесте».
«Я покажу пьесу Каролине», — думал Эдвард.
Вот уже виден издали низкий берег Явы и дальние её вулканы. Крошечный коралловый островок темнел под пеной прибоя у самого входа в бухту.
Пальмы клонились под ветром на островке, и весь он то скрывался под прибоем, то снова показывался, словно с трудом выплывая к жизни.
«Как я сейчас!» — думал Эдвард.
Вот и Танджонк-Приок, и суда на рейде, и люди в крашеных яванских шляпах, огромных, как зонтики, и болота, и заросли, и шоссе в город.
Во втором часу дня Эдвард поднимался по мраморным ступеням нарядного дома Ферштегов на Королевском Лугу. Три первых акта «Утраты чести» он держал в руке.
Его приняли не сразу. Он слышал, как кто-то тихонько ахнул в соседней комнате, за неплотно прикрытой дверью, потом дверь торопливо прихлопнули и в дальних комнатах зазвучали растерянные голоса. К нему вышла горничная-малайка. Она ничего не сказала, только подобрала с полу обронённый кем-то расписной бумажный веер и ушла. «Это веер Лины», — с забившимся сердцем подумал Эдвард.
Потом в гостиную вошла горничная-голландка в кружевном чепце. Она церемонно присела и просила менгера Деккера «немного обождать».
Эдвард ждал долго, он уже не знал, что думать. Наконец, скрипнула дверь и вошла Лина.
Она была незавитая, в домашнем платье.
Лина не улыбнулась, увидев Эдварда, не протянула ему руки. Она присела церемонно, как перед чужим.
— Лина! — сказал Эдвард. — Я уж думал, что не увижу вас больше. Я был так несчастлив на Суматре, Лина. Меня несправедливо обвинили. Я расскажу вам всё.
Лина вспыхнула.
— Я не стану вас слушать! — сказала Лина. — Нет, нет!..
— Лина, что это значит? — Эдвард взял её за обе руки.
— Нет, нет!. — повторила Каролина, испуганно глядя на него. — Я не знала, что вы такой.
— Какой, Лина?.. Какой?.. — Сердце у Эдварда замерло; предчувствие новой неожиданной беды нависло над ним.
— Ужасный, бесчестный человек! — с усилием выговорила Лина. — Мне нельзя вас слушать! Мне запретили!.. — Она прикрыла лицо рукой и убежала.
Якоб Ферштег, бледный, в ватном сюртуке, весь обвязанный, вышел вслед за нею к Эдварду.
— Правда ли, Эдвард, — мигая от волнения, спросил Якоб Ферштег, — правда ли, Эдвард, что ты оказался недостойным слугою своего отечества, что ты дикарей хотел возмутить против своего законного короля?
— Тысячу раз я готов был сделать это! — сказал Эдвард. — Несчастные туземцы правы, когда
