поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснеженных тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей — дочерью священника, — тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купца-миллионера Шагалова и его доверенного…
Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.
— Это чего ты там высматриваешь, а? — раздался за спиной женский строгий голос.
Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего притчевого дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.
— Да вот. Церковь здесь была, — пробормотал, оправдываясь.
— Была, — согласилась старуха. — А теперь склад материально-технических ценностей.
— Склад меня не интересует…
— А не интересует, чего ж заглядываешь тогда?
Зимин хотел было объяснить; спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?
Подумав, решил: не стоит затевать разговора, лучше уйти.
Сергея наконец-то застал дома. Он сидел во дворе под черемухой за столиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, Таежно-Михайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. «Ниву» вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: пересели сначала на пятитонку, — позднее на лесхозовский «уазик», выкинув оттуда водителей, а из «уазика» и главного инженера лесхоза. Хорошо, просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы…
Наворотили с лихвой. Однако же, с сегодняшнего дня все — вольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двустволки, еще и карабин в доме хранится. Не на виду. Вернувшись с рыбалки, и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей, и когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил кому-то из четверых ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное им — выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там — кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России…
— Вот, посмотри, — протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. — Ориентировка на одного из них.
«Возраст — 25–30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные», — скользнул глазами по строчкам Зимин.
— Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, — сказал Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
«На левом плече — полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, — говорилось в описании, — у левого локтя — четырехконечный крест с надписью „Рай“, подчеркнутой чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти — цветок лилии; на левом предплечье — сердце, пронзенное стрелой, и буква „Z“; на правом — факел; у основания большого пальца — три точки; под коленками — кресты; на правой ступне — надпись „Душа болит о производстве“, на левой — „А ноги просятся в санчасть.“»
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
— А ноги просятся в санчасть, — повторил вслух последние слова. — Мудрено запомнить.
— Ясно, куда его ноги просятся, — сказал Нетесов, делая нажим на слове «его».
Чего-то Сергей не договаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два-три часа заехал домой.
— Ну, а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? — переводя разговор, спросил Нетесов.
— В порядке, — кивнул Зимин. — Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
— Ну уж… Показалось тебе.
— Серьезно, серьезно.
— Ну, может и так, — легко согласился Сергей.
— Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть-чуть не осудили, — вмешалась в разговор Полина. — Сидел бы уж два года, если б не Сергей.
— Да, ошибка там вышла, — мотнул головой Нетесов.
— Я все-таки думаю, Сережа, не ошибка, — возразила Полина, — а потому что племянник директора коммерческого банка виновником был.
— Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как следует, — тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря «Свободный», с ветераном Гражданской, но передумал. Потом как-нибудь. Сергей был сосредоточен на своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь-то уж должен вернуться очень скоро, и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
— А права? — спросил Зимин.
— С моим номером не остановят, катайся, — махнул рукой Нетесов.
…Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на «Жигулях» к нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказал ей, что начальник уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне, на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что-то стряслось.
— Слава Богу, — она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от отца, — только за этим и приходили?
— Только за этим.
— Сейчас сама привезу…
Через каких-нибудь полчаса Зимин держал в руках стопку тонких тетрадок в бледно-голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего-навсего одну тетрадку с надписью на обложке «Дневник Терентия Засекина, Октябрь 1919 года — Февраль 1920 года». В этих, принесенных, тетрадках Терентий Засекин делал записи с апреля 1920 по декабрь 1929 года.
В одной из тетрадок была открытка времен Гражданской, раскрашенная, на плохой бумаге изготовленная и с надписью «Что несет большевизм народу?». Зимин видел такую впервые: на ней — Смерть с пустыми глазницами, с проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала кровь, ехала на коне. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади окрест — в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб…
— Вот. Еще и отцовы записи, — подала Черевинская сколотые скрепкой листы. — Ни в коем случае не потеряйте, — предупредила на прощанье.