— Сложно туда. Надувная лодка нужна, двухместная… — Коломников по-мальчишьи поморщил лоб, очевидно, вспоминая, у кого такую можно взять, вдруг встрепенулся: — А вы случайно не у Веревкина были?
— Был.
— Я так и подумал.
— Почему?
Сержант вместо ответа предложил:
— Хотите повстречаться с одним человеком? Лестнегов Константин Алексеевич. Он тоже колчаковским золотом интересуется.
— Конечно.
— Прямо сейчас?
— А он дома?
— Он постоянно дома. В автомобильную катастрофу попал прошлым летом, ноги отнялись. Кирпичный домик наискосок от церкви. Не той, разрушенной, а действующей. Ильинской. Запомните?
Зимин кивнул.
— Тогда я додежурю, подойду. Договорились?
— Коломников, со мной поедешь в Таловую. — В дверях возник незнакомый рослый капитан. Задержав на Зимине взгляд, капитан не спросил, почему в дежурной части посторонние, исчез.
— Вы, молодой человек, ломитесь в открытую дверь. Неужели вы думаете, до вашего появления никто и никогда не предпринимал попыток отыскать следы клада? Кому-кому, а вам неизвинительно начинать вот так. Ни у кого толком ничего не спросив, не попытавшись даже разузнать, какая была проделана работа до вас…
Зимин сидел в просторной прохладной гостиной в доме Лестнегова за столом, слушал хозяина, седовласого мужчину лет шестидесяти пяти, полупарализованного, передвигающегося по гостиной в кресле-каталке.
Подъехав к столу, Лестнегов остановил каталку. Крепкие сухие пальцы обхватили колеса.
— Особенно с этим Веревкиным неизвинительно. Кто вас только свел с ним.
Зимин молчал. Покосился на телефон на полке книжного шкафа: кажется, сержант Коломников успел перед выездом в Таловую не просто предупредить хозяина, чтоб ждал гостя.
— Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели такие фантазии. И хоть бы людям головы не морочил. Зазывает, понарасскажет так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том и стоит.
— Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно местонахождение золота? — спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, прозвучало бы: Доверчивых простаков.
— Шутите, — прозвучало в ответ. — Я хорошо знал Афанасия Демьяновича. Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.
— И мост через реку Сочур не охранял?
— Охранял, — кивнул Лестнегов. — Но что с того? Никакие раненые к нему не приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, всё перепроверяли, потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор, зачем это ему надо, создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги до Чаи напрямую через косогоры на обычных лошадях не пройти, тем более с грузом, вьючные, монгольские нужны, что Тютрюмов четвертого или пятого сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустотной, потому, что был к этому времени убит…
— А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета, — вставил Зимин.
— Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа называл, и конец июля.
— Так все-таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?
Лестнегов жестом попросил не перебивать.
— Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке лета и осени двадцатого, что-то прятать было невозможно. Выполнялся приказ собрать все брошенное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.
— Копать, где по его словам золото, предлагали тоже, наверно?
— Предлагали. Когда он отказался, копали сами. Представьте себе, в Беловодовке наткнулись на золотой клад. Мелкие самородки, самый крупный тридцать два — |тридцать три ли грамма, царские империалы и червонцы, золотой лом. Три килограмма в общей сложности. К колчаковскому это золото не имело отношения. Это в тридцатых годах приемщик Верхкитатского торгсина инсценировал налет на торгсин, краденое на родине спрятал. Совершенно случайная, словом, находка.
— Веревкин, наверно, так не скачал, — заметил Зимин.
— Он не знает. Не сообщали ему. — Лестнегов немного помолчал. — Да, вы о Тютрюмове спрашивали. Его застрелили при попытке к бегству.
— Хм. — Зимин посмотрел на хозяина дома. — Веревкин говорит, его хоронили с почестями.
— Да, так оно и есть. Единственное, пожалуй, точное из всего, что он говорит. Я точно не знаю, почему так вышло. Но, думаю, не ошибаюсь: о последнем «подвиге» Тютрюмова знали единицы, слава командира частей особого назначения у него была громкая, и кто-то, видно, порешал, в губернии или повыше, и заключение вынес: чем объявлять лихого рубаку-мертвеца подлецом и изменником, лучше сделать его героем борьбы за установление Советской власти в Сибири. Улица его имени была. Правда, недолго. После глухая тишина вокруг его имени образовалась. Но напрочь имя никак нельзя было стереть, поскольку оно с ненайденным адмиральским кладом переплелось. Нам под расписку о неразглашении в начале шестидесятых, в шестьдесят втором году, разрешили в горкоме ознакомиться с некоторыми документами, касающимися исчезнувшего в районе Пихтовой клада. Так сказать, оказали высокое доверие. В расчете на нашу помощь в поисках золота. Я некоторые страницы украдкой, грешен, выписал, сохранил. Сейчас покажу.
Лестнегов чуть подался в кресле набок, опустил руку вниз; портфель с медными сломанными застежками лег на стол.
— Вот здесь, — сказал, постучав пальцем по портфелю, — хранится все, относящееся к кладу. А вот — те самые выписки, — извлек и подал Зимину тоненькую картонную папку, на которой было написано:
— Читайте, — коляска неслышно плавно откатилась от стола.
— Подождите, Тютрюмова с почестями где похоронили? — прежде чем воспользоваться приглашением, приняться за чтение спросил Зимин.
— На той станции, где был застрелен.
— Все верно.
— Что верно?
— То, что герой-то герой, но рядом с Прожогиным ему места не было. Однако торжественные похороны Тютрюмова означали для людей, что красный прославленный командир не убивал все-таки секретаря укома. Но тогда, готов спорить, убийцей Прожогина был объявлен Взоров? — Зимин посмотрел вопросительно на хозяина дома.
— Вы больше, чем я думал, сумели разузнать, не ожидал, — похвалил Лестнегов. — Вообще-то назван был безымянный белый офицер. Но подразумевался, конечно, Взоров.
— Достойная честного человека слава, — грустно усмехнулся Зимин.
— Не позавидуешь, — согласился Лестнегов. Во второй раз предложил: — Читайте.
На листе под обложкой в правом верхнем углу стояло:
