комиссара спросил:
— Это вы, Руехкрехкер? Ну как, сильно заняты? Если нет, то я жду вас у себя дома. Чем быстрее, тем лучше.
И в трубке раздались короткие гудки.
Машина лейтенанта никак не желала заводиться. Должно быть, тоже устала за день. Мартин плюнул на нее, и не став ждать такси, пошел пешком — шеф жил почти рядом.
Комиссар, судя по его халату и тапочкам, уже собирался спать, когда в дверь позвонил Мартин. Он жил один. Даже не дав лейтенанту раздеться, он провел его в кабинет и уселся за стол, не предложив сесть и ему, явно давая этим понять, что разговор не затянется. Мартин стоял перед столом и не осмеливался поднять на шефа глаза. На нем был мокрый плащ, а шляпу с провисшими полями он держал в руках. По дороге он попал под дождь и промок до нитки — гроза возвращалась на город. За окном потемнело еще сильнее, и громыхнул пока еще далекий гром. Комиссар включил лампу и спросил:
— Ну, что вы выяснили по этому делу? Хоть подозрения у вас есть? Или теории, наконец?
— Ничего, — глухо ответил Мартин, не поднимая глаз.
— Ах, вот как! Ничего! И это все, что вы сделали за полгода? Да-да, я знаю все ваши отговорки — ночь, гроза, и так далее! Но так не бывает, чтобы никого и ничего! Слышите? Не бывает! На меня давят мэр, пресса, общественность, а все, что вы можете сказать, это — «ничего!» Мне это надоело. Я забираю у вас это дело и передаю другому. Вы отстранены! Приказ получите завтра. Свободны!
— Но, сэр… — попытался возразить Мартин.
— Никаких «но»! Дверь вон там. И да, вот еще что. Забудьте о повышении. Вам и лейтенанта слишком много. Все. Уходите.
И комиссар взял со стола газету, давая понять, что разговор окончен. Мартин молча надел шляпу и направился к двери. Но тут яркая вспышка молнии осветила все углы кабинета и белым пламенем отразилась в глазах лейтенанта. Внезапно он повернулся и двумя точно рассчитанными движениями вплотную приблизился к столу, одновременно сунув правую руку в карман. Его глаза скрывались в тени шляпы, а весь его облик как-то неуловимо изменился. Комиссар ничего не заметил.
— Ну, что еще? — спросил он, не отрываясь от газеты.
Мартин промолчал. Его рука появилась из кармана с небольшим предметом, зажатым в ней. Щелчок — и на свет появилось хищное лезвие ножа, который тут же прочертил в воздухе блестящую дугу слева направо наискось снизу вверх, рассекая на своем пути надвое газету и горло комиссара. Тот так ничего и не успел понять. Он удивленно глядел на газету, так чисто разделенную пополам, словно ее разрезали ножницами, и на появившиеся на ней бурые пятна, которые становились все больше и больше. Он поднял глаза на лейтенанта и хотел возмутиться его дерзостью, но на это, как и ни на что другое времени у него уже не осталось. Жизнь утекала из него вместе с кровью, которая залила стол с лежащими на нем бумагами, новый халат комиссара и плащ лейтенанта, и не в первый раз последний хрип был заглушен ударом грома. Лейтенант стоял и смотрел на то, что секунду назад было комиссаром полиции и его начальником, а теперь ни тем, ни другим. Впрочем, и человек, стоящий перед столом, уже не был лейтенантом Мартином Руехкрехкером. На тело, залитое кровью, смотрели глаза маньяка, того самого убийцы, который вот уже полгода наводил ужас на город и за которым все это время безуспешно охотился Мартин. Лейтенант исчез, был уничтожен той самой вспышкой молнии, что застала его при выходе из кабинета и словно бы накоротко замкнула цепи в его мозгу. Так было всегда, все шесть месяцев, с того дня, как Мартин попал под грозу и получил разряд молнии, уложивший его на месяц в больницу. Первая же гроза после выписки выволокла его на улицу, словно магнитом, сразу же, как только первая вспышка молнии отразилась в его глазах. Это произошло ночью, и вот первый случайный прохожий остался лежать в луже грязной воды, смешанной с его кровью, а Мартин отправился домой, и все это время, что он был кем- то другим, ни в малой мере не отразилось в его памяти. Мартин жил один, и некому было спрашивать его о том, куда он ходит ночами, да еще в грозу. Соседи, если и видели, то не удивлялись — они знали, что он детектив. А кровь смывалась дождем. Лейтенант даже не знал, что куда-то ходит, и все это время ловил сам себя. Что до ножа, то это был подарок напарника Мартина, который давным-давно отобрал его у бандита. Два года назад напарник был убит в перестрелке, и в память о нем Мартин не расставался с подарком нигде.
Убийца постоял еще какое-то время, а затем вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Никто его не видел. Гроза и ночь снова помогли ему. А кровь, как всегда, смоет дождь.
Исповедь
С некоторых пор я сплю только днем. Потому что ночью приходят они. Все двадцать — четырнадцать человек караула, и шесть спецназовцев. Все двадцать, которых я убил. Все двадцать, которые теперь появляются неизвестно откуда и когда, и стоят в дальнем конце комнаты, и смотрят, и чего-то ждут. Они приходят такими, какими я видел их в последний раз — в окровавленной одежде, с продырявленными навылет пулями телами и ждут. Чего? Если бы знать. Может, тогда мне было бы легче. Они стоят молча, даже когда я пытаюсь с ними заговорить. Наверное, считают, что разговаривать со мной, их убийцей, ниже их достоинства. А может, привидения умеют разговаривать только через медиума? Но искать его и выяснять я не собираюсь. Мне хватает и того, что они здесь. А если они еще и заговорят, то я вообще сойду с ума. Может, они этого и добиваются. Чтобы я свихнулся и спрыгнул с крыши? Или перерезал вены в теплой ванне? Или застрелился из того самого пистолета начальника караула, который я тогда два раза разрядил ему, лежащему на полу с простреленным животом, в голову? И который потом я протащил с собой на дембель? Скорее всего. Но не дождутся! Пусть себе приходят, не дождутся! Я буду спать днем, а ночью смотреть на них, и поглядим тогда, кто кого! Конечно, я могу закрыть глаза и не видеть их. Но тогда подлой холодной змеей подкрадывается страх — а вдруг им надоело ждать, и они подкрались, чтобы придушить, пока глаза у тебя закрыты? Открываю глаза — они все там же. Стоят. Смотрят. И ждут. Неизвестно чего. Но глаза закрывать больше уже не хочется. Так хоть увижу, когда что-то изменится, и успею подготовиться. Хотя к чему? И как? Молитву прочесть? Пробовал уже. Не помогает. Да и не помню я их. А если бы и помнил — что толку? Даже я признаю, что они имеют право там стоять, а уж Господь и подавно признает. Ведь я их убил. Да еще и свалил на другого. Вон он стоит, третий слева. И хоть мне и не видно, но я знаю, что в затылке у него торчит заточенный электрод. Еще бы мне не знать — ведь это я его воткнул. Мало того — я его и заточил. И загнул, чтобы удобнее было втыкать. Все было очень просто — я велел ему сесть за стол и позвонить генералу, который пытался уговорить меня отпустить заложников и сдаться, но так и не уговорил. А когда он сел и взял трубку, я воткнул ему мое изделие за правое ухо. Потом повесил на него автомат. И рожки с патронами. И пистолет за пояс сунул. Взял трубку и взволнованным голосом сказал, что я, единственный оставшийся в живых заложник, только что убил психопата. Ворвавшиеся спецназовцы застали такую картину — я у стены, с поднятыми руками, как я объяснил потом, чтобы не шлепнули ненароком, и труп солдата с автоматом на шее и лицом, лежащим на залитом кровью столе. И заточкой в затылке. В роте я был самым безобидным «духом», и никому даже не пришло в голову заподозрить меня в чем-то большем, чем самозащита. Даже когда пистолет начальника караула так и не нашли. Тот, что был у «психопата» за поясом, принадлежал командиру спецназовцев. Вон он, впереди всех стоит. На груди и шее здоровенные дыры от пуль. Выходные. Я стрелял ему в спину. Как и трем другим, что стоят рядом. Всего их тогда пришло шестеро. Двое остались на улице. Хотели отвязать тех двух, что я прикрутил к ограде. Четверо вошли осторожно, чтобы не разбудить меня. Они думали, я спал. Как же! Я знал, что они придут. Так пусть играют по моим правилам. Я потушил в комнате, где телефоны, свет и посадил тело одного из солдат за стол, сделав вид, будто он спит сидя. На плечи ему я накинул плащ, чтобы кровь не блестела в лунном свете. Получилось очень похоже. Немного поговорил с генералом, а потом нарочно не выключил телефон. И чуть погодя засопел в трубку, словно младенец у груди матери. Потом сбросил трубку со стола, как будто во сне, а сам спрятался в люк у самой двери, под пол. Места хватило как раз. Спецназы не знали про него — они никогда не были в этой караулке раньше. Они, видите ли, элита. На постах они не стоят. Тем более, на таких.
Я ждал недолго — они пришли. Осторожно, переступая через веревки, натянутые мной по всей
