дура!… Думала, по крайней мере в тебе осталось человеческое. А ты… Не подходи ко мне теперь, Шагалан!… И спрячь свою гадкую похоть – ей ничего сегодня не достанется. Не все еще забыли о порядочности, чести и вере… А если совсем невтерпеж, поищи Зейну. Она-то обслужит с радостью – давно строит тебе глазки, бесстыжая!…
Девушка резко развернулась и, взметая песок, унеслась в сторону лагеря. Полежав немного, Шагалан неспешно двинулся следом. Закатные лучи солнца угасали за холмами, на смену выполз белесый диск луны, несколько нелепый на светло-голубом сумеречном небе. Минуя пост, юноша кивнул скучавшим в дозоре приятелям. На миг показалось: оба едва сдержали ехидные улыбки. Шагалан поднял голову, но лица хранили привычную бесстрастность. «Впрочем, все может быть, – подумалось отстраненно. – Чему тут удивляться? Заурядная деревня. Никаких тайн и личных дел».
Позади простирался долгий, трудный день, однако Шагалан чувствовал себя гораздо лучше, чем утром, невероятная легкость и умиротворение буквально струились по жилам. В упоении этим состоянием чуть не забыл про обязательство. Свернув в сторону, он вскоре вышел к примостившейся на отшибе землянке, где некогда горевал Бойд. Внутри было темно и тихо. Шагалан потоптался у порога, покашлял, но ответа не дождался.
Зато кольнул сигнал опасности. Даже не поняв, что собственно насторожило, Шагалан резко нырнул к земле. Уже в полете ощутил сильную руку, скользнувшую по спине, крутанулся из глубокого приседа – нога только рассекла воздух.
– Не так плохо. – Темная фигура сзади заговорила голосом мастера Кане. – Хотя еще есть над чем работать.
Хардай, подойдя вплотную, положил ладони на плечи и пристально посмотрел в глаза юноше. Шагалан выдержал пытливый, но дружелюбный взгляд.
– Кажется, все в порядке, – хмыкнул мастер удовлетворенно. – И моя помощь не требуется.
– Не требуется, – кивнул Шагалан.
– А как же переживания? Терзания души? Тревоги сердца?
Под Небом мало есть достойного волненья.
Не можешь действовать – приемли наблюденье.
Первая строка, продекламированная юношей, являлась вольным переводом с языка Нейдзи одной классической незаконченной фразы, вторая – плодом коллективного творчества местных талантов.
– Продолжение все же сыровато, – поморщился Кане, пряча улыбку. – Тем не менее, друг мой, вижу, ты вновь вернулся на путь. Значит, пора возвращаться и к нашим трудам.
III
Дорога, непредсказуемо петлявшая между заросших бурьяном холмов, исчезала где-то за одиноко торчащей черной скалой. Шагалану не случалось видеть скалу в таком обличье – после недавнего дождя она, точно гигантский самоцвет, поблескивала, забыв на время о своих серых, пыльных буднях. Тот же дождь загнал юношу на пару часов под кусты; чахлые ветви вряд ли могли считаться сколь-нибудь серьезной защитой, а в результате на дорогу он вылез промокшим до нитки. Вероятно, следовало бы остановиться и развести костер, однако цель была уже недалеко. Шагалан сперва вообще намеревался добраться до нее засветло. Теперь, похоже, его ждал марш в темноте, но и это казалось лучшим, нежели ночевка в мокром поле.
Он закинул за спину нехитрые пожитки: котомку, тыквенную флягу с водой да грубо сшитые башмаки – и двинулся в путь. Никогда не выделявшаяся особой оживленностью дорога после непогоды вовсе вымерла. Едва размякшая глина холодила подошвы, одежда от быстрой ходьбы постепенно подсохла, и Шагалан погрузился в некое полузабытье. Многие годы каждое утро в лагере начиналось с долгого бега по бесконечной полосе пляжа, он отлично знал, как старательно вызываемый транс облегчает напряженную работу. И потребовалось немало времени понять, что, в сущности, этот бег и замышлялся прежде всего как практика транса…
Вздрогнув, юноша поднял голову: неподалеку явственно скрипели плохо смазанные колеса. «Слишком глубоко отключился, – отметил про себя. – Так пропустится и что-нибудь серьезное». Он уже обогнул черную скалу – самую заметную здешнюю деталь – и заворачивал теперь к темнеющей на глазах роще. Еще постоял, прислушиваясь. Определенно, его догоняла телега, ненагруженная и неухоженная, запряженная одной лошадью. Шагалан, загребая камешки, полез в сторону, на гравийную осыпь, где и укрылся за выступом скалы. Собственно, бояться было нечего, он действовал из чистой осторожности. Ждал долго – возница совершенно не торопил свою ленивую клячу, если бы путник не затаился, они вряд ли могли догнать его до темноты. Наконец противный размеренный скрип раздался совсем близко, из-за поворота выползла телега. Предсказания юноши оправдались в точности: жалкая крестьянская развалюха, раскачивающаяся на каждом ухабе, понурая лошадка и понурый же возница, полностью погрузившийся в мокрый капюшон. Следовало все же признать – несмотря на убогость, повозка двигалась чуть быстрее пешего, а потому Шагалан устремился вперед.
Привлеченный шорохом скатывающегося гравия, возница обернулся, нервно задергался, однако поводьев не кинул и по первому знаку остановил дроги. Из-под капюшона высовывалась лишь жидкая бороденка, да глаза остро блестели из глубины.
– Вечер добрый, дядя! – как ни в чем не бывало улыбнулся Шагалан, подходя.
Возница недоверчиво похмыкал, поворочался и все-таки стянул капюшон на плечи:
– Вечер добрый, мил человек.
Щупленький, тщедушный, лысый старикашка, борода клочьями в разные стороны, редких белесых бровей почти не видно, – когда он попытался изобразить улыбку, стало ясно, что и зубов сохранилось не более полудюжины.
– Не подвезешь ли путника? – Поскольку опять последовало недоверчивое копошение, Шагалан капельку поднажал: – Стемнеет скоро, а ведь одному на глухой дороге небезопасно.
Бесспорно, возница сторожился нежданного попутчика не меньше, чем темной дороги, но перечить не рискнул. Юноша устроил свою поклажу в телеге, сам легко запрыгнул на край. Смиренно воспринявшая хлопок вожжами лошадка с прежней прытью потащила потяжелевший воз. Шагалан окинул взором недра повозки: пара охапок соломы да куча пустых мешков. Заметив подозрительные оборачивания возницы, ухмыльнулся, перелез вперед и уселся рядом с ним.
– Не бойся, дядя. Я тебе не тать, сзади по затылку бить не буду.
– Кто ж нынче разберет, – хмуро покосился старик. – Много лихих людей бродит на трактах. Вроде и взять с меня нечего, так находятся душегубцы, и для собственной радости грех примут.
– Неужто сильно куролесят?
– Здесь-то еще терпимо. А вот чуть к северу, там, говорят, полно народу по лесам гуляет.
– И откуда же толпы этакие взялись? – подыграл Шагалан.
– Известно откуда! – Возница скривился. – Подати непомерные, поборы постоянные. Как неурожай – в деревнях голод, вымирают. Семью потеряешь – озлобишься, на любые пики пойдешь. Вот и бежит народ в чащобы, кормится от лихого промысла.
– Чего ж не все убежали?
– Не каждый решится, – буркнул старик. – Да и ремесло это, по совести, сколь рисковое, столь и бестолковое.
– Это почему же бестолковое-то?
– Да народ в лесах, мил человек, собрался пускай и отчаянный, но в бранном деле слабый. Что они могут? Даже сотня на десяток белокурых напасть не отважится, знает – кровью умоется. В крупные деревни с городами не суются. Вот и остается им на проселках зазевавшихся стражников отлавливать да проезжих купцов потрошить. А какой с этого толк? Для страны какой толк? Уж который год стражники с разбойниками бегают дружка за дружкой, а ничегошеньки не меняется.
– Разумно говоришь, дядя. И смело.
Возница вздохнул:
– Стар, потому и смел. Как ни крути, скоро на отчет к Творцу, так хоть прежде выскажу, что другие молвить страшатся. За народ больно…
– Чего же за него горевать? Ведь народа, глянь, во сто крат больше, чем мелонгов. Если все враз
