в альбоме не имелось. Судя по всему, именно с этой свадьбой для сестер кончился целый период, эпоха в их жизни.
Последние два-три листа в альбоме были использованы для хранения вырезок из местных газет.
— Последняя вырезка сделана недавно — несколько дней назад, — пояснила Люси.
— Да, а что? Есть в этих статейках что-то любопытное?
— Ну, они все разные. Тут и про свадьбу ее сестры, и про гибель ее родителей.
— Ничего значительного? Странного?
Люси задумчиво протянула:
— Не то чтобы странно, а так… Просто три из последних по времени вырезок относятся к семье Рюз из Трезильена. В январе семьдесят шестого года их пятнадцатилетний сын-подросток погиб в результате автокатастрофы, когда ехал на велосипеде домой. Виновник скрылся. Здесь вот есть описание происшествия и сказано, что было возбуждено уголовное дело об убийстве против неизвестного преступника. А последняя вырезка касается похорон матери того парня, в возрасте пятидесяти пяти лет. Меня удивило, почему эта семья и гибель подростка так интересовали Джессику.
Надо сказать, большую часть своего рабочего времени следователи всегда тратят на погоню за призраками, идя по ложному следу. Но нашумевшее дело «Йоркширского Насильника» всегда напоминало Уайклиффу о том, что именно тот призрак зачастую оказывается облеченным в плоть и кровь, за которым ты
— Ну что ж, Люси, постарайся что-нибудь разведать об этом, только не трать много времени. Видимо, по поводу происшествия с мальчиком осталась масса документов в архивах, так что свяжись с инспектором Ридом. Он сможет тебя просветить по этому вопросу.
Уайклифф повернулся к Керси:
— Итак, Дуг, теперь ты отправляйся к Гичам, а я поеду к Полам.
Однако, оставшись в одиночестве, он еще долго сидел за столом, придирчиво обрабатывая свои ногти спичкой — привычка, которую его Хелен очень и очень не одобряла.
Итак, что у нас есть? К зловещему шоу в церкви добавились еще и анонимные письма. Его не могли обмануть все эти зловещие эффекты. Он прекрасно понимал, что подоплекой ужасного убийства была обычная зависть, или ревность, или ненависть, или их сочетание. Сценарий этой драмы, в сущности, мало отличался от сотен подобных. Единственное отличие состояло в чересчур, так сказать, густой оркестровке, слишком много обманных ходов, за которыми не разглядеть ничего. Быть может, это признак сумасшествия убийцы? Но сумасшествие это имело много общего с причудливой логикой Алисиной Страны Чудес…
Уайклифф наконец собрался уходить, как вдруг вошел Поттер.
— Сэр, тут к вам пришел мальчишка, хочет видеть вас. Это младший Винтер.
— Впусти его.
Джильс Винтер вошел в кабинет, с интересом оглядываясь, чуть откинув голову назад, поскольку очки его сползли чуть не на самый кончик носа.
— А вы, молодой человек, успели еще походить в эту школу, когда она действовала?
— Нет. Мне было четырнадцать лет, когда мы переехали сюда, и я сразу пошел в старшие классы — в Труро.
Голубые глаза смотрели задумчиво и пристально, однако — без тени тревоги. Уайклифф пригласил его сесть.
— Ну что, чем могу помочь? Или, скорее, это вы мне решили помочь? Вероятно, вы пришли насчет смерти мисс Добелл?
Но юному Винтеру, судя по всему, не требовались те маневры, которые обычно применяют при общении с малолетними свидетелями. Парень машинально подправил свои очки повыше толчком среднего пальца и сказал:
— Знаете, я ее не особенно любил. И смерть ее меня не особенно расстроила. Просто я не хочу, чтобы вы пошли по ложному следу и подозревали не того, кого надо.
— А вы знаете кого надо?
— Нет, но я могу рассказать кое-что, о чем промолчал при первом опросе. Вечером в субботу ей позвонили, уже после того, как она ушла в церковь.
— Когда примерно?
Джильс задумался.
— Я был у себя наверху… Внизу, я слышал, мои родители разговаривают, и мне показалось, что они ссорятся. Потом мой отец вышел из дому — он всегда отправляется на ферму часов в восемь-полдевятого, так что, я думаю, столько времени и было. Я спускался по лестнице вниз, когда зазвонил телефон. Мамы в тот момент в большой комнате не оказалось, так что я взял трубку.
— Продолжайте.
— Говорил мужчина. Он не назвался, а просто попросил к телефону мисс Добелл. Я сказал, что ее нет дома, тогда мужчина спросил, как бы он мог с ней поговорить. Ну, я ему и сказал, что сейчас мисс Добелл должна быть в церкви. Он сказал спасибо и повесил трубку. Вот и все.
— Вы не узнали голос?
— Нет.
— А если бы услышали еще раз, смогли бы опознать?
— Не знаю. Не думаю… В общем, обычный голос; если Джессике звонили, мы часто отвечали на звонки, так что…
— У вас не было ощущения, что позвонивший мужчина был взволнован или разозлен?
— Пожалуй, нет.
— Я попрошу вас оформить это сообщение официально.
— Конечно, пожалуйста.
— Но прежде скажите мне: вы ведь заявили, что не любили мисс Добелл. Так?
— Да. Она была грубая женщина и плохо обращалась с моей матерью.
— А с вами и вашим отцом?
— Тоже, но особенно — с мамой.
Мальчишка был невелик ростом, тщедушен, светлые волосы коротко острижены, голова запрокинута назад из-за бифокальных очков. Держался он очень уверенно. Уайклифф решил завязать с парнем более обстоятельную беседу.
— Вы ведь раньше входили в Музыкальное Общество, но бросили, верно?
— Да, я им пришелся не по нраву.
— Слышал, что вы хотите сдать экзамены на уровень А и потом собираетесь в Оксфорд. Как думаете, получится?
— Если мне захочется.
— А что, вам может
— Не знаю.
— А вы любите какие-нибудь игры? Спортом занимаетесь?
— Ну, играю в шахматы. А всякая беготня меня не интересует.
— А в шахматы вы играете дома, с отцом?
— Нет, папаша слабоват по этой части. Иногда со мной играет мама, но шахматы все-таки не женская игра…
Ладно, подумал Уайклифф, пока тут не откопаешь ничего интересного. Он решил заканчивать.
— Спасибо вам, что пришли. Зайдите в соседнюю комнату, там запишут ваши показания.
Уайклифф чувствовал легкое разочарование от этой беседы. Но все-таки то, что рассказал мальчишка, может оказаться и полезным. Убийца вполне мог позвонить, чтобы убедиться, что Джессика уже в церкви. Вполне возможно.
Перед тем как отправиться к Полам, Уайклифф изучил карту масштаба 1:2500, то есть в одном сантиметре — 25 метров. Отношение Уайклиффа к картам было двойственным, с одной стороны, они представлялись ему неизбежным инструментом, но все-таки здорово обедняли его мир. Ему больше нравилось попадать в незнакомые места, никем не описанные, когда не знаешь, что будет за следующим поворотом или за ближайшим холмом. А здесь, на широком листе глянцевой бумаги, все мельчайшие тайны
