Внизу какая-то мебель, сломанная и разбросанная, черные глухие шторы на окнах, свет не горит. Стены посечены осколками, в кабинете никого. Остро пахнет сгоревшим порохом.
Десять пар. В каждой паре первый и второй номера. Задача – зачистить этажи здания, захватить нужный объект. Сразу после захвата – немедленный отход, после того как объект окажется в руках штурмовой группы, дальнейшая зачистка теряет смысл. Вооружение одинаковое у всех пар. У первого номера – автомат «АКС-47» с подствольным штурмовым модулем двенадцатого калибра – для вскрытия дверей. У второго номера – пулемет ПК с коротким «штурмовым» стволом, толстым, как лом, и рифленым. На конце – пламегаситель, чтобы не ослепнуть от дульного пламени и не слепить ПНВ. У каждого – по восемь гранат-вспышек и только по две осколочных. Предписано применять только вспышки, осколочные – в самом крайнем случае. Совершенно недопустима гибель объекта при штурме.
Один из штурмовиков устанавливает подрывной контур на стене – по предположениям архитекторов, которые также привлекались при составлении плана, школа новая, и внутренние стены в ней довольно тонкие, они не являются несущими элементами конструкции. Значит, стандартный заряд их гарантированно пробьет.
– Вспышка!
Хлопок, пыль, дым...
– Вспышка!
Мертвенно-белым, ослепительным, почти рентгеновским светом вспыхивает магний, в стене зияет провал, оседает пыль. С той стороны заполошно, неприцельно бьют несколько автоматов, охрана здания ослеплена и просто стреляет, чтобы задержать продвижение. В ответ от пролома короткими бьет автомат, безошибочно находя цели. Они проломились в какое-то большое, заставленное мебелью помещение, то ли столовая, то ли школьный театр[93].
Вторая группа выбивает дверь, в коридор летит вспышка, затем через четыре секунды – еще одна. Сразу двое пулеметчиков оказываются в коридоре и, развернувшись, открывают огонь. Трассеры летят по коридору в обе стороны, но огонь североамериканских морских пехотинцев сосредоточенный и прицельный, в то время как поляки ошеломлены, да и подготовка их оставляет желать лучшего. Тридцать секунд перестрелки заканчиваются одним раненым у североамериканцев и восемью убитыми у поляков.
Схему русского здания гимназии скачали в Интернете и внимательно изучили – хорошего было мало. Такое здание требует большого количества лестниц – для обеспечения быстрой эвакуации детей при пожаре и еще потому, что дети все одновременно перемещаются с этажа на этаж при переходе с урока на урок. Четыре лестницы – значит, четыре пары бойцов, чтобы их перекрыть, только шесть – на зачистку. Плохо – но ничего другого не остается...
Один из пулеметчиков выбегает прямо на поляков, поднимающихся вверх по лестнице, – их больше десятка. Пулемет в руках разряжается длинной очередью, пули сметают поляков одного за другим. Поляки тоже стреляют в ответ, но почему-то не попадают... или попадают. Только высадив всю ленту, пулеметчик начинает оседать на пол. В него попали семь пуль, пять из них остановили шлем и бронежилет, две достигли цели.
Автоматчик прижался к стене, бросил на лестницу гранату, не дожидаясь, пока бросят гранату оттуда. Грохнуло, запахло горелым, посыпались остатки стекла.
– У... матка бозка!
Пользуясь замешательством противника, автоматчик выскочил на лестничную клетку, ударил длинной очередью вниз, добивая тех, кто не был убит взрывом гранаты...
Потом вернулся к напарнику, оттащил его к стене. Приказ на эту операцию запрещал оказывать помощь раненым до тех пор, пока они не отступят к вертолетам, их было мало, а террористов – много. Но вряд ли кто-то из морских пехотинцев, у многих из которых напарник был бадди еще с учебки, с Кэмп Леджун или с Пэрис-Айленд, серьезно воспринял этот приказ.
Пулеметчик был ранен в обе руки и оглушен – бронежилет задержал пули, но контузило изрядно.
– Иди... Сам перетяну... Иди...
Напарник, не слушая, вколол антишоковое средство из аптечки, потом бросил еще одну гранату – чтобы не мешали. Потом наложил жгуты на обе руки – одна пуля попала выше локтя, другая ниже. По крайней мере – ноги целы, а это значит, что до вертолета раненый сможет добраться сам. И то дело...
Внизу послышался топот, вниз полетела еще одна граната, на сей раз светошоковая.
– На, держи! – напарник напоследок сунул раненому в руку пистолет. – Стреляй, если что. Сможешь?
– Держи... лестницу... убьют.
– Хрен им! Мы выберемся. Черт, мы слишком наглые и тупые, чтобы сдохнуть здесь, понял? Мы выберемся, держись.
– Возьми пулемет. Ленту.
– Сейчас. Сейчас...
Сунувшиеся на второй этаж поляки были встречены длинной пулеметной очередью и дальше не пошли, потеряв одного убитым и другого раненым. Попытались бросить гранату, бросили, предприняли попытку прорыва – и отступили, потеряв еще двоих. Пройти лестницу было невозможно...
...Царь Борис в эту ночь не спал.
Сначала приехали австрийцы. Точнее, один австриец – наглый и никчемный аристократ, как все австрийцы. Предложил бежать...
Сложно понять, что творилось в душе Бориса... не только в эту ночь, а во все предыдущие. Ему было на всех наплевать – но это только потому, что и на него было всем наплевать. Мать тихо спивалась, отец почти не обращал на него внимания, открыто появлялся в свете то с одной своей пассией, то с другой. Ребенок никому не был нужен, он рос на руках у чужих людей, у бонн и нянек. В Российской империи Николая – он был старше на пять лет – отдали в кадетский корпус, с шести лет он был, можно сказать, в армии. Здесь это было не принято, ребенок рос при дворе, видя немалые мерзости и непотребства, происходящие там, к нему приглашали учителей из Европы, репетиторов. Тогда же к нему приставили мистера Джеббса, преподавателя английского языка, который должен был сделать из Бориса настоящего джентльмена и научить свободно разговаривать на английском языке. Мистер Джеббс учил довольно своеобразно – приносил газеты на английском из посольства, причем среди них непременно попадались крайне консервативные, русофобские издания, Борис читал статьи о кровавых злодеяниях Романовых и обсуждал их со своим учителем. Конечно, он учил язык и по стандартным учебникам, но почему-то на внеклассную работу выпадало чтение именно этих газет. Ему приходилось делать по ним доклады, объяснять мистеру Джеббсу, что означает та или иная статья. Так Борис стал англоманом и русофобом – никем другим он стать при таком образовании не мог, а отец совершенно не интересовался тем, кто и чему учит сына. Наверное, в том, что произошло, была и вина Александра Пятого – все-таки Борис был ему родственником, пусть и дальним, но все же Романовым, и государь мог бы настоять на том, чтобы Бориса отдали в нормальную русскую школу, а то и в кадетку, безо всякого обучения на дому. Но Александр Пятый не любил, когда кто-то вмешивается в его семейную жизнь, и точно так же не вмешивался в семейную жизнь других людей. Вот и выросло... то, что выросло.
Потом при дворе появился Малимон. Пройдоха и авантюрист, он был веселым и нескучным человеком, он единственный, кто заинтересовался Борисом и начал обращать на него внимание. Борис, не получавший никакого внимания от отца, а от матери если что и получал, так только лупонь, обрадовался, что у него появился взрослый друг, и он потянулся к нему. В один прекрасный вечер Малимон предложил посвятить его в мужчины. Что он сделал потом, думаю, рассказывать не стоит.
Малимона изгнали, даже заплатили, чтобы он не открывал рот (хотя стоило бы посадить его на кол), но то, что он сделал, – было уже неисправимо.
Кем был для Бориса отец? Кем должен был стать для него человек, который даже подарки на день рождения сына иногда просто передавал через воспитателей? Кем был для него человек, который жил не с его матерью, а с какими-то женщинами? Наконец, кем должен был стать для него человек, который даже не поговорил с ним, когда ему это так понадобилось?
В шестнадцатый день ангела отец преподнес ему ключи от автомобиля «Порше», а молодая графиня Гогенфельд, родственница австро-венгерского императора, гостившая при дворе, сделала его и в самом
