радиостанции оказался меньше заявленного и ожидаемого. На 'штырь' мы донжон не взяли, теперь вот так пробовать будем.
Вот и опять за окном бабахнуло, по серым стенам зала блики проскочили, а ведь только что показалось, что в небесах затихает. Ну, всё, даже смысла пробовать нет, ещё подождём, должна же эта гроза прекратиться. Вот только Новый Берлин ждать не может. Точнее, может, конечно, если оставить всё по старому, жили ведь они без нас. Но мы намерены стратегическую ситуацию вокруг германского анклава изменить — радикально, и прямо сегодня.
В принципе, в однозначном решении Сотникова мы с Гобом не сомневаемся, поэтому постановили главное сделать самовольно.
— Ладно, камрады, — объявил Гоблин, подвигая стул ближе к столу и подтягивая к себе брезентовые мешки и сумки, притащенные нами с парохода. — Давай начнём делиться по-людски…
В огромной комнате, почти такой же, как у Сотникова, кроме нас с Мишкой, сидят четверо немцев: бургомистр — глава немецкой общины, капитан-армеец, радист-любитель, как я понял, и инженер- смотритель — что-то вроде нашего главного инженера. Бургомистр тоже шпарит по-нашему, весьма сносно, но с ними две женщины-переводчицы. Русский язык последние знают хорошо, но лексику Гоблина осилить не могут, периодически выступаю в роли сопереводчика.
После того, как я объяснил соседям, что и генератор, и рацию мы оставим им, как коммутационный комплект, бургомистр посчитал нужным честно предупредить гостей:
— Господа, сразу вынужден сказать, что в ближайшее время заплатить за это мы не сможем, просто нечем.
Гоблин, было, сразу взвился со своими 'понятиями', но я его удачно притушил жестом и отреагировал вполне дипломатично, как мне показалось:
— Нам не хочется употреблять словосочетание 'гуманитарная помощь', тем более, что, и в этом мы не сомневаемся, со стороны администрации русского анклава, в случае необходимости, будет оказана и помощь военная… Посчитайте это просто даром братского народа, желающего, как и ваш, идти цивилизационным путём, а не бандитствовать по рекам и лесам.
Нормально сказал?
А Сомова в таких ситуациях лучше сразу же задвигать за спину.
Сразу учудил, не успели мы и шкуру отряхнуть после схода на причал. На каменной площадке нас встречала целая делегация, а со стен все жители замка смотрели на прибывших. Ну, вышли, поприветствовали, представились, кто, зачем и почему. Кратко предъявили словесную 'визиточку' нашего анклава — всё давно отработано, регламентировано.
Сам бургомистр стоял в центре, он и произнёс первое ответное приветствие, кратко посетовав, что берлинцы не могут встретить русских так, как положено добропорядочным бюргерам — обстоятельства не позволяют, трудности быта. Трудности мы заметили ещё при встрече звена охотников, да и в пути успели кое-что услышать.
Ну, а так как я, оглядываясь по сторонам, откровенно упустил момент, то вперёд вылез Гоблин и прекраснодушно заявил, по-лобовому, без всякого, мать его, политеса:
— Камрады, да нафига ж так мучить людей? Присоединяйтесь к нам, вместе будем преодолевать, союзно! К нам в анклав уже и белорусы влились, и словенцы, словаки, сербы, чехи есть. И даже французский венгр имеется! — гордо финишировал Сомов, подняв палец вверх так, будто в Замке Россия поселился сам Саркози.
Я ему тут же легонько, но чтоб спазмик-то пробил, вмазал по правой почке, чтобы это безобразие прекратить. Вот паразит! Кто тебя просит тут полномочным диппредставителем выступать, да с такими резкими движухами? Напугать людей хочешь? Ну, падла, я тебе дам наедине… Ну и что, что мы тысячу раз обсуждали, как хорош был бы русско-немецкий союз и какого толстого анкерного болта можно такой бригадой ввинтить в самый пуп этой планеты? Ты кто таков, чтоб такие предложения кидать?
Бургомистр пристально посмотрел на этого урода и спокойно спросил:
— Это официальное предложение вашего руководства?
Гоблин косяк прорубил и тут же заёрзал:
— Ну, это я…
Но добазарить до окончательно глупого Коломийцев ему не дал. Он буквально сдернул его со сцены и на прекрасном немецком заявил:
— Наш друг в эмоциях, и по-человечески полон желания помочь. Сейчас, как мы понимаем, не до политики, надо решать самые насущные проблемы. И мы готовы содействовать вам.
На большом 'сотниковском' столе еда двух видов: наша и местная. Вот такой русско-немецкий стол. Вернее, его жалкие остатки, тут у Штаба завтрак был, корпоративный. Пока мы рассказывали немцам об этом мире и способах жизни в нём — они мало что знали — почти всё и умяли.
Немцы выставили жареное мясо косули, копчёную рыбку, какие-то солёные травки и морс. Косуля с вертела, как мы прибыли, так её и насадили. Жаренье на вертеле — целая наука, чтобы тушу пропечь, но не спалить, опыт требуется, терпение и многие часы контроля. Мясо рублено крупными кусками. Так и хочется, в духе антуража, грызть и бросать разбитые обухом крепкого ножа кости на пол, радуя господских охотничьих псов. Но собак у немцев нет, и кошек нет. И птиц нет, ни курочек, ни гусочек. Ни 'бе-бе', ни 'му-му'.
Однако они сразу, и с чистой душой, предложили нам зарезать и зажарить молодого поросёнка. От такого предложения мы с Мишкой чуть сознание не потеряли! У них есть свиньи! Давай расспрашивать, что да как — точно, три свиньи и восемь поросят.
Как их можно есть? Может, это последние свиньи на Земле-5.
С нашей стороны — картоха, сгушёнка, колёса 'пражской' колбасы, квашеная капуста, хлеб, чай, сахар и кофе. И красненький блок гордеевской 'Примы'. В итоге из шести берлинцев не курят лишь двое — остальные периодически дымят у бойниц, выходящих на реку, с непередаваемым кайфом. Оказывается, немцы всё ещё курят!
Вот молодцы они… Увидели наши запасы провианта, и никакой алчности во взглядах, достойно держатся, это дорогого стоит. Но я, заметив блеск в усталых женских глазах, сказал: 'Извините-ка, мужики…' и сразу подвинул сгущёнку им. Еще три банки ушли к оставшимся в Берлине детям.
Встретили нас… Не знаю, как вам и сказать, ребята.
Нет, не как братьев, это слишком банально и слишком неполно. Знаете, как будто к матушке в гости приехал, в маленькую деревню, где ты вырос и где, по-мудачески, не был года три, исправно находя оправдания. Вот вся деревня и бегает теперь из дома в дом, радуется, вкусненькое несёт. Вот уж действительно, как к родным. Такое всегда чувствуешь, эту ауру искусственно не сотворишь.
В зал постоянно входят мальчишки-посыльные, но тяжёлые дубовые двери ни разу не грохотнули, а все распоряжения бургомистр отдаёт не свистящим громким шёпотом с матами и переспросами, а в письменном виде, отрывая листочек за листочком из маленькой записной книжки. Только глядя на эту щедрость и понимая, каков дефицит бумаги в этом мире, можно понять всю экстраординарность визита русского флота на Шпрее.
— Мужики, вы поймите нас правильно, многого не дадим, — не стесняясь, завёл отчасти гниловатый базар Гоблин, никто такие минуты не любит. — Что можем, отсыпаем без жабы и затирок с Главным, потом ответ держать будем, как сумеем, 'огнестрел' в этом мире посчитан и легко не даётся.
— Геноссе Миша, мы всё понимаем, — кивнул Рольф Холландер. — И будем рады даже одному гладкоствольному ружью, а уж двум…
С оружием у них швах. Полный.
Единственный ствол имеется у капитана, страсть как странный девайс, не то двуствольный пистолет 12-го калибра, не то обрез, однако же, 'обрез фабричной сборки'. Он его носит в кожаном чехле, за спиной, как в кино. Мы полюбопытствовали, прочитали надпись 'Hudson'.
— Этот 'хаудах', — пояснил Рольф, — сделан после выхода фильма 'Мэд Макс', игрушка бешеного Мела Гибсона.
Диковинный трофей боевой капитан снял с бездыханного 'зусула', зарезанного им собственноручно ещё в первый месяц попаданства — так, несколько абстрактно, называли 'страшных африканских бойцов' в
