могилу Владимира Высоцкого. Очень сожалею, что так сложилась моя судьба. Ни вечера его памяти, ни спектакля его памяти, а только придут люди и будут плакать у могилы. Все это очень грустно…»
Юрий Любимов дал это интервью 24 января. А спустя две недели, 9 февраля 1984 года, в Москве, в кунцевской больнице скончался 69-летний Юрий Андропов. Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Константин Черненко. Все пути назад для Юрия Любимова теперь были практически отрезаны. В театральных кругах пошли гулять слухи о том, что главным режиссером на Таганку будет назначен Анатолий Эфрос. В. Смехов вспоминает: «Множество попыток добиться правды об Эфросе – Москва шумела слухами о его тайном назначении и тайном же согласии. Артистам своего театра на Малой Бронной Анатолий Васильевич ответил: ничего не знаю, чепуха. Алле Демидовой, Сергею Юрскому – всем, кто пробовал напрямую узнать, – тот же ответ. После этого театр пишет письмо министру: просим назначить нашего товарища, кинорежиссера Н. Губенко, временным руководителем художественного совета и всей Таганки. Устно отмечено: кандидатура хорошая, работайте спокойно. Начало марта. Приказ об увольнении Любимова. Затем – исключение из партии. Срочный вызов ведущей группы артистов в Главк: обеспечьте спокойствие для дальнейшей жизни театра. 19 марта на спектакле «Товарищ, верь!» (накануне ввода нового главрежа) – сама собой произошла церемония прощания с прошлым. После грандиозного успеха пушкинского вечера – объятия и рыдания за кулисами… Первый акт житейской пьесы удался: театр потерял веру.
В. Смехов: «20 марта, в 11 часов – собрание труппы. Для обеспечения спокойствия, для пресечения поступков, которые могут испортить жизнь театру и Юрию Любимову (в соответствии с указаниями начальства), мы попросили всех собраться на час раньше. Логикой и авторитетом ведущая группа убедила возмущенное семейство: никаких реакций, никаких истерик, мы обязаны сберечь самое дорогое – наш репертуар. Только дисциплиной можно достичь доверия руководства, и тогда нам помогут вернуть Юрия Петровича. К сожалению, план был сорван. Мрачная атмосфера, безмолвие народа перед лицом прибывших представителей никого не удивили. Объявлен приказ, директор предоставил слово Эфросу. Умно и обаятельно последний сообщил, что его цель – сохранить все, что он более всего любит и ценит, – дух и творения Юрия Петровича. Но вот, мол, так все случилось, уверен, что мы будем хорошо вместе работать. Будут новые спектакли – другие, чем были у вас, и другие, чем были у меня. Директор спросил: нет ли вопросов, тогда собрание считаю… не успел. Один за другим выступили несколько человек. Говорили, что сегодня – похороны театра. Спрашивали у Эфроса, как он мог прийти, ни с кем не посоветовавшись. Напомнили ему, что в час его испытаний, пятнадцать лет назад, за него пошли бороться товарищи, а первым среди них был Любимов… Это когда Эфроса снимали с главрежа Театра имени Ленинского комсомола… Эфрос на все вопросы отвечал мягко, печально и одинаково: я вас понимаю, ничего не поделаешь, но поверьте мне, пройдет время, и вы увидите, что все сделано правильно… Я тоже выступил и тоже получил ответ: «Ты прав, Веня, я должен был, наверное, поговорить с теми, кого хорошо знаю – с Боровским, с Демидовой, с тобой… Я должен был, но… я другой человек. Я люблю работать».
После того как стало известно о назначении Эфроса на Таганку, корреспондент русской службы Би-би- си встретился с Юрием Любимовым и взял у него интервью.
«Корреспондент: Было ли официальное сообщение о том, что вы уволены из театра?
Любимов: Я получил официальное разрешение лечиться и больше ничего. А эту новость я узнал по телефону. Когда мне позвонили и сказали, что по английскому радио передали весть о том, что меня уволили, я сначала не поверил. Потом я узнал, что артисты моего театра были на приеме у министра культуры Демичева и сказали ему, что боятся за мою судьбу, что на мое место могут быть назначены Эфрос, Захаров, Дунаев и другие, но все они отказываются. Значит, есть еще какая-то солидарность со мной. И вот накануне пришел телекс, что на мое место назначен Анатолий Эфрос, режиссер Театра на Малой Бронной. Меня это поразило, так как я подумал: неужели он забыл, как его когда-то выгнали на улицу, и мы все собрались и все-таки его отстояли. Он тогда с группой артистов ушел на Малую Бронную. И вот теперь он согласен на мое место. Мне кажется, что это какое-то недоразумение…
Корреспондент: Вы знали, что артисты вашего театра отказались выбрать заместителя на ваш пост, и вот тогда поступило сообщение, что назначен Эфрос?
Любимов: Этого я не знаю. Я знаю другое: что из-за меня собрали партийное бюро, было приказано меня выгнать из партии, но партийное бюро заседало очень долго и не согласилось. Еще министр культуры Демичев обещал прислать своего представителя, ведь у него на приеме была большая группа актеров театра, но обещания своего не сдержал. Этому факту есть много свидетелей. Впрочем, он поступал так все 20 лет своего правления…
Корреспондент: Театр на Таганке создан именно вами. Как вы представляете будущее этого театра?
Любимов: Будет другой театр. Мейерхольда в свое время расстреляли, но ведь о нем знают, знают о его театре…
Корреспондент: Какие у вас теперь планы?
Любимов: Ну, я теперь безработный… Со мной здесь жена Каталина, 4-летний сын, старший сын в Москве, там же и сестра. Буду, наверное, работать здесь.
Корреспондент: Значит, вы не вернетесь на родину?
Любимов: Вернусь, если будет хоть какая-нибудь гарантия моей безопасности. Ведь в свое время меня уже лишали работы, и я писал письмо на имя Брежнева и заканчивал его словами: «Разрешите мне работать в созданном мною театре». И меня тогда все-таки восстановили. А до этого я безуспешно обивал пороги всех инстанций, и на меня веяло духом «китайщины», это было как раз во времена «культурной революции»…»
В 1984 году в центральной прессе не появилось ни одной положительной статьи о Владимире Высоцком. Тот год был отмечен статьями о Высоцком иного рода. Смена политической власти в Кремле вдохнула новые силы в хулителей усопшего поэта. И в первых рядах этих хулителей вновь был поэт Станислав Куняев. В июльском номере журнала «Наш современник» (главный редактор Сергей Викулов) он опубликовал статью под названием «Что тебе поют?». Начав статью с того, что после опубликования два года назад в «Литературной газете» своей статьи о Высоцком на его имя пришли горы возмущенных писем от поклонников покойного, Куняев размышлял: «Я отложил письма и задумался… Так вот в чем дело: ты начал спор о вкусах, а замахнулся, сам того не подозревая, на „святая святых“. Высоцкий уже не интересовал меня – бесстрашное время расставит все по своим местам. Гораздо интереснее подумать о другом феномене – о читателе, почитателе, слушателе, поклоннике, потребителе… Что это – любовь, уважение, пиетет? Но разве бывает любовь столь беспощадна к чужому мнению? Разве естественно, что любовь к одному явлению культуры закрывает человеку глаза на все остальные имена? Почему эта любовь не просветляет, а ожесточает? А может, это вовсе не любовь, а просто некий агрессивный культ? Почему эти люди ведут себя так, словно за их спиной нет великой поэзии, великой культуры, словно бы лишь вчера они шагнули из небытия в цивилизованный мир, услышали его и отдали ему всю свою душу, ничего больше знать не желая?.. Может быть, массовая культура при сегодняшних средствах распространения стала наркотиком невиданной, незнакомой человечеству силы? Может быть, поэтому так беспощадно быстро сходят со сцены, изнашиваются, вырабатывают запасы своего таланта творцы популярного искусства? Спивается связавшийся с Голливудом Скотт Фитцджеральд, разрушаются от постоянных допинговых доз наркотиков кумиры следующего поколения: Элвис Пресли и Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс и Джим Моррисон, не выдерживает гастрольно-коммерческих нагрузок Джо Дассен, гибнет от пули фанатика (а фанатизм тоже сила, действующая на тех, кто вызвал ее к жизни) переставший творить Леннон…»
Начав свои глубокомысленные мысли издалека, Станислав Куняев в конце концов подводит читателей к главному: «Сходите на кладбище! Посмотрите, сколько там цветов…»
Таких писем было много, к ним прилагались фотографии надгробия с толпами людей у ограды, и я, загипнотизированный непрерывным диктатом, действительно собрался на кладбище.
– Ты когда там будешь, – попросил меня мой товарищ, – посмотри, пожалуйста, цела ли там одна ничем не знаменитая могила – она метрах в четырех от Высоцкого, да вот, кстати, погляди на фотографию…
На фотографии в окружении множества людских ног был виден небольшой холмик с полуметровым
