А через два дня на третий был понедельник, и Петр Иваныч Крюков, словно огурец, вышел на смену как обычно по этим дням — в срок, но все равно получилось на час раньше первой растворной машины. Или бетономешалки — зависело от потребности объекта. Объект на этот раз Петру Иванычу пришелся по душе, потому что нес функцию бесплатного дома для бедных, но при этом был крепким и шел без задержки с первого дня, несмотря на неторопливый настрой начальства. Охременков на этой стройке не особенно старался отличиться — Петр Иваныч просекал такие дела на раз — прораб и не скрывал, что дом предназначается для очередников муниципального округа, и заказчик его — власть, а не чьи-то деньги. Отсюда, премии — нуль почти, сроки — как получится, но говна, все одно, не оберешься, потому что взятки получить, кому надо, успели уже, а ответить чем-то потребуется. Вот и давай, Иваныч, наяривай с «вира» по «майна», но особенно не усердствуй — больше, чем зарплата, не выйдет, как не тяни рычаг. Это же напомнил ему Михалыч и в тот роковой понедельник.
Такой подход Петра Иваныча не устраивал совершенно — совесть не позволяла недотягивать до высоких оборотов подъемного механизма так же, как и сопротивляемость организма не соглашалась следовать любому совету Берии, и в знак особого протеста против прорабских слов он быстро переоделся и решил дожидаться начала труда у себя наверху, ближе к небесной глазури и подальше от опостылевших и расчетливых начальников. Так и поступил. Охременков спорить не стал, махнул рукой в сторону башенного упрямца и двинул в контору, сводить воедино лживый процент с недовыполненным объемом.
Первое небесное тело прорезалось минут через сорок после того, как Петр Иваныч преодолел вертикальный подъем из двухсот сварных перемычек и занял свое полумягкое сиденье из вытертого заменителя. Тело было продолговатым, как самолет с задними моторами, и напоминало французскую «Каравеллу», но Крюков точно знал, что модель эта снята с производства лет двадцать назад и никак не может бороздить воздух над Москвой в данный исторический отрезок. Он вгляделся внимательней и даже прищурился. Прошлогодних очков, на каких настояла Зина, он по-прежнему стеснялся на людях и подцеплял лишь в случае крайней нужды — для читки и переборки гречневой крупы, когда просила супруга. Что касалось дальнего обзора, то недостатка его для глаз не обнаруживалось, и поэтому прищур крюков в сторону опознания небесного тела выстроен был больше для подтверждения правильности версии, а не для улучшения зоны всматривания вдаль. Сбитое подъемом дыхание окончательно еще не улеглось, и поэтому Петру Иванычу любая зрительная ошибка так же, как и сбой в собственных знаниях, вполне могли примерещиться. Он немного подышал, приводя себя в порядок. Достигнув нужного соответствия дрожи и покоя, он снова попытался выловить искомую точку, пока она не успела безвозвратно раствориться в небесах. Однако точка не исчезла, но и не улучшилась в изображении. На этот раз тело явно вздрагивало и колебалось, и Петр Иваныч с изумлением обнаружил, что и его собственное тело колышется вместе с телом наблюдаемого объекта и не дает сосредоточить на нем внимание. А потом…
А потом мимо Петра Иваныча пролетел другой неопознанный летающий объект, но в отличие от того, верхнего, этот был гораздо крупнее и неуклюжее и отдаленно напоминал согнутый пополам кусок алюминиевого шифера. Он пропарил совсем рядом и едва не зацепил блестящим краем башню крюкова крана. Петр Иваныч удивился, но ужас еще не подступил — просто было все настолько неправдоподобно, что казалось чистой правдой. На всякий случай он перекрестился, но так, чтобы никто не заметил снизу, и по этой причине движенья его перекрестья были скоротечны, обрывчаты и мимолетны, как окружавшие его высоту случайные объекты. Следом за легким куском пролетел объемный, и теперь уже Петр Иваныч обознаться не мог — это летела, крутясь вокруг самой себя, полноценная крыша небольшого строения вместе с неотделенными от нее деревянными стропилами.
Нечто явно происходило, и это нечто не было похоже ни на что, виденное раньше. Внезапно в так и невооруженных глазах потемнело, но он не успел понять еще, что произошло это по двум причинам сразу, и поэтому испугался не так, как было надо. А потемнело, во-первых, везде вокруг и разом, так как исчез куда-то полный дневной свет и затмилось кем-то небо — то самое его небушко, вдоль глади которого минуту назад мирно проплывала неопределенная точка по типу снятой с полетов «Каравеллы». А во-вторых, из-за того, что башню его со всех сторон то ли облепило каким-то тряпьем, то ли облапило вырванными из почвы кустами или даже целыми деревьями, застрявшими между стрелой и кабиной. Дальше было больше: полетели стекла его кабины, точнее говоря, не стекла, а плексигласы, и не полетели, а выдавились страшным порывом злобного ветра, который бешеной собакой ворвался в кабину и с гортанным ревом заметался внутри нее в поисках выхода и попутного убийства всего в ней живого, а именно — Петра Иваныча, крановщика. Пол под кабиной заходил, а стало быть — пронеслось в запутанной голове Крюкова — и сам кран, весь целиком — это ж одно железо, неразъемное. Грузоподъемная вертикаль качнулась и накренилась. Внизу забегали люди, жмясь к земле. Кто-то голосил, тыкая рукой в небо, так громко и страшно, что он услышал это через завывание природных сил. Но голос этот не касался Петра Иваныча, потому что кожей всей своею и поверхностью гастритной кишки понял он, что произошла немереная беда, катаклизм, страшная и беспощадная природная стихия, прибывшая в одночасье с чужеземной широты, про которую не поверила Зина и не стала мужа своего серьезно об этом заморачивать. И в этот момент ему вдруг стало немного спокойней, так как уже имелась неприятнейшая а, может быть, даже, предсмертная причина возмущения окружающей среды, но она была понятной, она не являлась неопознанным чудом, а просто пришла большой бедой. И тогда, разобравшись в первопричинах, он сделал две взаимоисключающие вещи, не задумываясь о борьбе противоположностей: губами пробормотал «Господи Боже мое» — в настоящем, а не поддельном смысле фразы, а головой пожалел в этот же самый проклятый миг о том, что пару минут назад зазря перекрестился, подставляя незапятнанную репутацию бывшего рабочего-партийца под обозрение снизу. После этого все было куда проще. Петр Иваныч, лихорадочно перебирая ногами обратные перемычки, ведущие к спасительному низу, думал об одном и том же, но тремя разными способами: куда делся неопознанный самолет неизвестной конструкции и к какому все-таки виду он принадлежал, где, интересно, теперь прораб Охременков и что он предпринимает, чтобы уберечь строительство бесплатного дома от воздействия разбушевавшейся стихии, и, наконец, — хорошо, что на этом объекте не платят премию, потому что, если выйдет подохнуть, то ничего в кассе не зависнет после смерти на фамилию Крюков.
Тем временем до земли по отметкам оставалось восемь метров. На отметки Петр Иваныч мог и не смотреть — знал отстояние от нуля в любой точке с закрытыми глазами. Он и спускался так, чтобы не видеть того, что делалось вокруг. А вокруг был центр ужаса, и в самой середине центра находился шатко воткнутый в тяжелое основание башенный кран. Раздался очередной ветровой рев, хлестануло воздушной спиралью, кран накренился в сторону, многотонная платформа оторвалась от рельсов, и всю стальную вертикаль повело в сторону начавшегося крена: вместе с башней, вытертым в нем сиденьем, красной кнопкой «Стоп», стрелой, крюком, барабаном, тросами и машинистом всей конструкции Петром Иванычем Крюковым, зависшем между небом и землей внутри лестничного сварного ограждения на отметке «+8».
Самого удара о твердую поверхность стройплощадки Петр Иваныч не ощутил, потому что еще до того момента, когда произошло ужасное обрушение, его выкинуло из недр сооружения и со всего размаха садануло об угол трансформаторной будки. При этом сознание ему посчастливилось потерять, пока он еще летел опознанным человеческим объектом, не зная, что через долю мига правый бок его и левое предплечье будут изорваны острым металлическим краем неаккуратной подстанции, и густая кровь его брызнет из-под робы, оросив собой крановщицкую хэбэ и все остальное пространство вокруг приземления крюкова тела, и утянется в строительный песок, и обмарает красным разметанные смерчем легкие пеноблоки…
Тех самых двадцати пяти минут, которые Петр Иваныч отвалялся в беспамятстве, теряя с каждой лишней смерчевой секундой драгоценное кровяное наполнение, почти хватило до натуральной смерти. И она, собственно говоря, уже наклонилась над Петром Иванычем, присматриваясь и принюхиваясь к запаху и виду поверженной крюковой плоти. Не вышло у нее, однако, в тот момент полакомиться — Охременков помешал, будь он неладен. Александр Михалыч первым почуял ненастье и первым спрятался в строительный вагончик, укрыв голову толстым сводным томом «Строительных норм и правил». Но надо отдать должное прорабу. Как только последняя атака природы улеглась и летающие в воздухе предметы окончательно приземлились в зону строительства, он первым оторвал голову от тома «СНиП» и выглянул в расстекленное окно для обследования последствий урагана. Смотрел невнимательно — не давала сосредоточиться отличная идея о том, какой объем недоделок для закрытия промежуточной процентовки
