теоретическим анализам «слова у Достоевского» в ПТД: «Каждый из этих пошлых, бледных, ничего не говорящих эпитетов является ареной встречи и борьбы двух интонаций, двух точек зрения, двух речей! <.. > почти каждое слово этого рассказа… входит одновременно в два пересекающиеся контекста, в две речи… <…> Перед нами классический случай почти совершенно не изученного лингвистического явления — речевой интерференции» (МФЯ, 133–134). Диализ этого явления — интероференции — в ПТД — на примерах внутреннего монолога-диалога человека из подполья и диалогов Ивана Карамазова со Смердяковым: «Они <явления в речи Ивана — Комм.> — результат перебоя, интероференции двух голосов в одном голосе, двух реплик — в одной реплике» (с. 165).
51
73*. Этот анализ в начале 30-х гг. получит развитие в СВР, где проблема будет сформулирована как «Слово в поэзии и слово в романе» (заглавие второй главы работы) и где будет поставлена как новая задача — изучение «особой прозаической художественности» (ВЛЭ, 88-113).
52
74*. Наблюдения над подобного типа лирикой («прозаической» или «реалистической»), с называнием тех же имен, проходят через ряд работ 20-х гг., начиная с АГ (ЭСТ, 149–150), затем в статье «Слово в жизни и слово в поэзии» (Звезда, 1926, № 6, с. 263–264), наконец, здесь, в ПТД. В ППД к этой фразе прибавлено историческое уточнение: «(только в XX веке происходит резкая 'прозаизация' лирики)» (ППД, 267).
53
75*. Как и в том месте выше, где речь зашла о Расине, здесь в ППД (267): «в поэтику классицизма». Как будто беглое сопоставление с Расином на этих теоретических страницах книги приобретает новую глубину: стилистика Достоевского рассматривается на фоне и в вызывающей конфронтации с «современной стилистикой», как оказывается, по-прежнему уходящей своими корнями в поэтику неоклассицизма и далеко не адекватной «даже романтизму».
54
76*. Эту сильную фразу можно рассматривать как концентрированный вывод из той полемики с принципом лингвистической стилистики (персонифицированным в работах В. В. Виноградова), какой целиком является статья В. Н. Волошинова «О границах поэтики и лингвистики»; ее заключительные слова: «Столь блестящее reductio ad absurdum лингвистического метода в поэтике может заставить нас требовать только одного: самого точного и резкого разграничения лингвистических и поэтических явлений» («В борьбе за марксизм в литературной науке», сборник статей, «Прибой», Л., 1930, с. 240). В ППД, однако, этому абзацу придано специальное дипломатически-смягчающее примечание о резко выделяющихся «из всей современной лингвистической стилистики… замечательных трудах В. В. Виноградова», хотя и «несколько недооценивающих значение диалогических отношений между речевыми стилями» (ППД, 270). Надо заметить при этом, что имя Виноградова в абзаце, к которому сделано это позднейшее примечание, не называется, но, несомненно, подразумевается, что сообщает пышному примечанию двусмысленное звучание, поскольку посредством этого примечания имя Виноградова связывается таким окольным путем и с критическим содержанием абзаца, — что подтверждается на дальнейших страницах ПТД в связи с виноградовским анализом «Двойника» (с. 126). О Виноградове как постоянном (и по преимуществе скрытом) объекте теоретической полемики М.М.Б. и об особой тактике по отношению к его трудам см. комментарий Л. А. Гоготишвили в т. 5, особенное. 619–620, 638.
55
77*. Две эти фразы заменены в ППД одной: «Стилистика должна опираться не только и даже не столько на лингвистику, сколько на металингвистику, изучающую слово не в системе языка и не в изъятом из диалогического общения 'тексте', а именно в самой сфере диалогического общения, то есть в сфере подлинной жизни слова» (ППД, 270). В следующей фразе — повсеместная в ППД замена «социального общения» на «диалогического общения».
56
78*. Ср. в статье Вяч. Иванова «Достоевский и роман — трагедия»: «Необходимость с крайнею обстоятельностью и точностью представить психологический и исторический прагматизм событий, завязывающихся в роковый узел, приводит к почти судебному протоколизму тона, который заменяет собой текучую живопись эпического строя. Вместо согретого мечтательною беспечностью повествования, заставляющего ощущать приятность бескорыстного, бесцельного созерцания, поэт ни на минуту не оставляет приемов делового отчета и осведомления. Так достигает он иллюзии необычайного реалистического правдоподобия, безусловной достоверности, и ею прикрывает чисто поэтическую, грандиозную условность создаваемого им мира…» (Вячеслав Иванов. Борозды и Межи, с. 27).
57
79*. В ППД характерная также замена с известной утратой значения, о которой можно здесь пожалеть: «все полнозначные авторские осмысления…» (ЯОД, 273).
58
96*. В ППД: «свой целостный и конечный смысл» (290).
59
102*. М.М.Б. угадал: кавычки в этом месте, по-видимому, не авторские. Их нет в первопечатном
