Лекции по Исторической Литургике

действия, мистерии. Всё совершается 'здесь и сейчас', одновременно, как на древней иконе: рождается Младенец, едут волхвы, пастухи поют с ангелами. Это и есть словесная икона, своеобразная медитация, вступление в особый мир поэмы, тема которой в последующих икосах раскрывается, обрастает апокрифическими подробностями, драматизируется и даже диалогизируется (т.е. представляется в лицах).

Так в кондаке, посвящённом избиению Вифлиемских младенцев, слышны команды жестокого Ирода и голоса тупо-послушных солдат. Но самое замечательное, что композиция заставляет и солдат и самого царя всё время выговаривать ужасное для них пророчество: '...что власть его скоро уничтожится'.

Академик Сергей Аверинцев так комментирует этот приём:

'...повторяющиеся слова рефрена приобретают мучительную неотвязность маниакальной мысли, владеющей умом Ирода и непроизвольно возвращающейся к нему именно тогда, когда он пытается её отогнать. Рефрен назойлив — как то, что мы называем 'навязчивой идеей'. Власть оборачивается постыднейшим безвластием, когда носитель власти не властен над своими же словами, поворачивающимися против него самого. 'Земное всесилие зла есть в эсхатологической перспективе бессилие зла' — такую мысль мог бы развернуть проповедник... но у поэта Романа Сладкопевца есть возможность дать мысли пластически выразительный облик... в противостоянии основного текста и рефрена. Обречённость Ирода... неусыпно присутствует на заднем плане, присутствует зримо, как золотой фон византийской живописи. Это знак Божией правды, объемлющий любое изображение мученичества'. (Аверинцев С. С. 'Поэтика ранневизантийской литературы', М. 1977 г. стр. 214- 215).

В кондаке Святым Апостолам основные драматические функции берёт на себя диалог. Но вначале нам предлагается медитация: 'Ты, соделавший рыбарей мудрее проповедников и пославший их вестниками по всей земле... Христе Боже, утверди ими Твою церковь и ниспошли на верных Твое благословение. Ты, единый сердцеведец!'

Затем следует второй кукулий: 'Дай, Спаситель, дар речи языку моему, отверзи мои уста... дабы я первый исполнил то, что надобно преподать. Ибо сказано: тот велик, кто возвещает и исполняет слово Твое...' Это авторская молитва о согласии дел со словами, которое уже осуществили свв. апостолы. Третий кукулий: 'Апостолы Твои, исполняя заповеди Твои, учили тому, что сами делали. Отвергли суетные помышления, возложив на себя крест и радуясь смерти, как повелел Ты, единый сердцеведец'.

А что же Он повелел? И вот с первого икоса мы попадаем в ситуацию странного диалога, который явно происходит уже после воскресения Спасителя. Он стоит на вершине горы и обращается к апостолам:

'Идите ко всем народам и возвещайте Мое учение! Смотри Петр, как ты должен учить: Вспоминая свое падение, будь милостив ко всем и не будь суров. А если гордость вдруг нападет на тебя, слушай голос петуха и вспоминай потоки тех слез, о которых знаю только Я, единый сердцеведец'.

'Ты, Иоанн! Пусть все знают, что Я не напрасно прижимал тебя к Своей груди. Не молчи! Сей свою проповедь как семя, которое ожидает обильная жатва. Ибо силу ему дал Я, единый сердцеведец'.

'Продолжай, Матфей, собирать пошлины и обложи налогом врага Адамова, не прощай ему, пока не отдаст тебе последний кодрант...' и т.д. к каждому из 12 апостолов.

Выслушав эти повеления, апостолы растерянно смотрят друг на друга и восклицают:

'Откуда у нас голос и язык, чтобы вещать всем народам? Кто нам, слабым и неученым, даст силу противостоять князю мира сего? Только Ты, единый сердцеведец!'

Христос не скрывает от них неизбежных страданий, которые им предстоит претерпеть за проповедь. Но ободряет и обещает, что будет с ними во всех напастях до скончания века. Последний икос есть завершение всей поэмы:

- Спасайте же мир, крестя во имя Отца и Сына и Св. Духа!

Укреплённые этим призывом, апостолы отвечают:

- Ты Бог рожденный прежде всех веков и не имеющий конца. Ты наш Спаситель, Которого мы исповедуем со Отцем и Духом. И мы будем проповедовать, как Ты велишь, ибо Ты — с нами, единый серцеведец!

Здесь ритм прекрасно соответствует содержанию. Поэма принимает к концу всё более быстрый темп вопросов-ответов. Словно оживлённый разговор, который завершается ярким финалом. По ходу диалога мелькают контрастные портретные характеристики апостолов, не чуждые глубинного подтекста (Пётр — Римская Церковь, Иоанн Восточная и т.д.) .Этот драматический характер и психологические эффекты присущи всем кондакам Романа, в которых действуют ангелы, пророки, мученики, святые.

Но прп. Роман и сам был не только великим поэтом, а ещё и святым. Его кондаки — это не только блестящие инсценировки, но и богословие. Именно это богословие, без остатка растворённое в его поэзии, делало её одновременно и вечной и необычайно актуальной. Так, на бушевавшие в то время монофизитсткие споры, он ответил поэмой 'Мария м волхвы', в которой создал глубоко психологический образ Марии-Матери и тем утвердил человеческую природу Богочеловека.

Богословие прп. Романа было преимущественно нравственным богословием. Исследователь его творчества проф. Н.Д. Успенский пишет, что в своём нравственном учении и в своей экзегезе Роман был очень близок к своему знаменитому земляку Иоанну Златоустому. Так, видя увлечение византийцев внешним благочестием, он написал поэму о Десяти девах, которая является свободным переложением толокования Златоуста на ту же притчу.

Это, кажется, единственный кондак прп. Романа выдержанный в форме проповеди. В нём сравниваются христианские добродетели и выше всех ставится милосердие. Вслед за Иоанном Златоустом, прп. Роман повторял: 'Без девства можно видеть Царствие Небесное, а без милостыни нет... Милостыня всего нужнее; в ней заключается всё'. (См. Успенский Н. Д. 'Кондаки св. Романа Сладкопевца' — в 'Богословских трудах' № 4, 1968 г. стр. 195).

Кондак этот имеет три кукулиона и 31 строфу — икос, в каждом из которых по 10 строк. Акростих: 'Сия поэма смиренного Романа'. Текст приводится по тому же источнику ('Богословские труды' № 4, стр. 196-201).

Этот текст даёт нам неожиданный ответ на вопрос: как нашёл прп. Роман свою богатейшую жанровую форму. Ведь мы хорошо знаем, что великие произведения не вырастают на пустом месте. Но если мы под влиянием этого кондака вспомним одноимённую песнь свт. Мефодия Патарского 'Разговор десяти дев', то увидим, что по внешней структуре поэма Мефодия — не что иное как прототип кондака: ряд строф- куплетов, расположенных в порядке греческого алфавита и заканчивающихся общим рефреном: 'Тебе посвящаю себя чистого и со светоносным светильником встречаю Тебя, небесный Жених'.

Этот-то архетип и был взят прп. Романом, обновлён жанровыми находками сирийского сугитты и пересажен на византийскую почву.

Остальное было делом поэтического вдохновения и виртуозной техники. В греческом подлиннике гимны прп. Романа имеют особый размер стихосложения, называемый тоническим: не только все куплеты, но и все строки в них имеют одинаковое количество слогов и акцентуацию сильных слогов на одном и том же месте.

Такая структура формы была одновременно и жёсткой и гибкой, предполагая широкий простор для эволюции жанра. Напомню, что кондак Благовещению, Составленный прп. Романом ('Взбранной Воеводе, победительная...'), лёг в основу Акафиста, который появится столетие спустя.

Поэтому значение прп. Романа для развития нашего богослужения невозможно переоценить. И даже немецкий исследователь Византийской литературы Крумбахер называет его 'Величайшим религиозным поэтом всех времён (Krumbacher 'Geschicte der buzant. Literatur'. Munchen, 1987, p. 316).