городе, как Москва, не сыскать ни в одном свидетельстве современников. Не случилось ни пожаров, ни грабежей. Царская пропаганда не получила ни малейшего повода обвинить царских «изменников» ни в чем, кроме их прежних провинностей, стародавних, времен малолетства царя, и более поздних, имевших место до его отъезда из столицы. Единственное, в чем бояре, дворяне, приказные люди и прочие «провинились» после царского отъезда, состоит в том, что они оказались «в недоумении». И еще в том, что от горя и от страха впали в полную бездеятельность.
По парадоксальной логике официозного летописца получается так: стоило царю удалиться, как изменники «всех чинов» разом прекратили свою враждебную деятельность — изменять стало некому. Вместе с «множеством народа» они приходили к митрополиту и «от многого захлипания слезного» просили митрополита умолить царя вернуться на свое царство.
Все это говорит только об одном: о бессилии всякой оппозиции и о всеобщем парализующем страхе. Возникновение страха предполагает силу, которая его внушает. И, значит, такая сила у царя была.
Разумеется, исследователи не в состоянии восстановить ход мыслей Грозного в момент подготовки и проведения опричного переворота. Тем не менее не следует отказываться от попыток проследить логику политических действий царя, хотя С. Б. Веселовский и предостерегает историков от попыток представить себе замыслы и намерения «правителей и законодателей». «Ведь для того, чтобы установить причинную связь явлений и событий, — пишет этот исследователь, — необходимо предварительно установить факты и верно оценить их значение».
Но, во-первых, верно оценить значение фактов — это и есть не что иное, как установить между ними причинную связь. Во-вторых, если историк отказывается от объективного установления фактов, он вообще отказывает своей специальности в признании ее наукой.
Поэтому речь может идти только о том, какие факты можно считать объективно установленными.
Распоряжение царя своим приближенным о выезде зимой вместе с женами и детьми указывает на то, что место для их расселения было приготовлено. Сомнительно, чтобы детей ближних бояр и дворян предполагалось селить в походных шатрах или в избах попутных сел. Должно было быть предусмотрено и место для расквартирования царского войска.
Мы знаем, что для перевозки царской казны позднее, в 1572 г., потребовалось 450 подвод. Допустим, что в 1564 г. объем казны был даже вдвое меньше. Это значит, что в том новом месте, где «бог наставит» царя вселиться, надо было иметь (подготовить) хранилище, чтобы сгрузить ценности более чем с 200 подвод. Вряд ли и сама царская семья собиралась разместиться в неблагоустроенном помещении и лишь потом начать «строиться». Хоромы дворцового типа для поселения царской семьи также должны были быть приготовлены заранее.
Вместе с царем отправлялись «прибранные» им приказные люди, которым предстояло закладывать основы нового правления — опричных приказов и служб, а также устанавливать контроль за работой «земского» аппарата. Трудно допустить, чтобы им приходилось начинать свою деятельность в каких-либо таборных условиях.
Есть известие «Краткого летописца» первой половины XVII в. о строительстве опричных приказов в Москве и в Слободе: «…повеле и в Слободе ставити город и двор свой; а князем, и бояром, и дворяном веле в Слободе дворы ставити, избы розрядные, и почел в Слободе жити князь великий Иван Васильевич со всеми бояры своими…».
В случае «супротивства», если оставшаяся в Москве «земщина» поднимется против него, если непокорным боярам, «сложась» со «святительским чином» и со сторонниками Адашева и Сильвестра, удастся поднять отряды служилых людей и «всколебать» на свою сторону московский люд — «художайших умов народ», карающий царский меч должен был быть готов обрушиться на непокорных. Для этого надо было заблаговременно занести его над их головой. Надо было лишить противника военной инициативы, обеспечив ее за собой. Переводя это на язык военно-практический, следовало: отойти на достаточное расстояние, исключающее возможность быть застигнутым враждебными силами в пути вместе с семьями, казной и прочим обозом; укрыть семьи и казну за безопасными стенами укрепленного лагеря; изготовить свои силы для нападения на противника, встретив его отряды в удобном для победного сражения месте.
Принималось, надо полагать, в расчет, что вооруженные отряды горожан, если бы только противникам царя удалось поднять их против него, не составят угрозы для далекой от столицы Александровской слободы. Для того чтобы добраться до Александровской слободы, «исполчить» свои отряды, т. е., избавив их от функций охраны царского поезда и казны в дороге, превратить их в боеспособное войско, царю требовалось время. Именно поэтому Грозный не объяснял причин своего отъезда, не объявлял своих намерений, иначе говоря, не объявлял войны, пока не был подготовлен к ее ведению.
Не менее важно было обеспечить и политическую готовность к решительному выступлению.
В исторической литературе не был пока поставлен вопрос о том, когда были созданы те документы, которые царь прислал из Слободы в Москву, — до или после того, как он покинул столицу? Казалось, видимо, само собой разумеющимся, что обращения царя к митрополиту и думе, а также к московскому населению были написаны в Слободе, накануне их отсылки.
Между тем ни в русских, ни в иностранных свидетельствах, пересказывающих содержание этих царских посланий, нет никаких следов событий, происшедших после царского отъезда. Зато они текстуально близки к ответу царя Курбскому, написанному еще летом 1564 г. Это заставляет предположить, что основной текст царских грамот был заготовлен заранее, на основе имевшегося в царском архиве материала.
Встает вопрос и о том, когда были сформулированы условия — ультиматум думе и митрополиту, на которых царь согласился вернуться на царство, — до или после его отъезда из столицы? Допускать, что, «покидая» царство, Грозный еще не знал, какие условия он намерен предъявить, прежде чем вернется на трон, трудно. Даже если бы мы ничего не знали о длительной и всесторонней подготовке опричнины, было бы наивным предполагать, что опричнину или хотя бы даже политические маневры, способствовавшие ее учреждению, царь придумал где-то в дороге, во время, скажем, вынужденного бездорожьем двухнедельного бездействия в селе Коломенском. Ранняя оттепель, задержавшая там царский поезд, была, очевидно, единственным обстоятельством в ходе событий, непредусмотренным царем Иваном и его единомышленниками.
Главным средством политической борьбы, которым Грозный постоянно пользовался для достижения своих целей, которым воспользовался и в период установления опричнины, было. внесение раскола, а по возможности и прямой вражды в среду своих подданных.
В момент установления самодержавия его классовая сущность была особенно густо затушевана. Усиление господства класса феодалов происходило в форме ожесточенной борьбы внутри самого этого класса. Борьба самодержавия против носителей традиционных феодальных отношений выглядела на поверхности явлений как борьба антифеодальная и находила поэтому поддержку широких масс населения, в первую очередь верхов посада. В момент установления опричнины царская власть, прежде всего в лице самого Ивана IV, предпринимала энергичные усилия, для того чтобы этой поддержкой заручиться.
Царь никогда не забывал уроков 1547 г. Он хорошо знал, как могуча сила народного восстания против «брюхатых» «богатин», против бояр и вельмож. Тогда, в 1547 г., он сам был в том стане, на который обрушился народный гнев. Теперь, через двадцать лет, он имел у московского люда прочную репутацию борца против «сильных» и «хищных», репутацию борца за правду и справедливость. Он заслужил ее тем, что провел многие реформы, урезающие права «сильных». Теперь он смело мог искать «защиты» от своих изменников у посадского населения. И Грозный этим воспользовался. Царь, относившийся с нескрываемым презрением к «мужикам», «холопам», «рабам» и всяким «черным людям», не побрезговал включить посадский люд в свои политические расчеты в качестве важнейшего их слагаемого.
Расчет на то, чтобы в момент резкого нарушения политического равновесия положить на чашу весов такую могучую «гирю», как угроза народного восстания, был едва ли не вершиной политической стратегии Грозного.
Апелляция к московскому посаду была предусмотрена заранее. После отъезда Ивана IV из Москвы, оставленные царскими приближенными агенты «смущали» московский люд именно в этом направлении —
