подминая под себя зеркальную воду бухты, «Коршун» втягивался в гирло. Сзади, за кормой, море было бесконечным. След уходил туда и терялся почти у самого горизонта. И Семену не верилось, что он, Семен Барков, пересек это море.
Справа и слева к воде уступами падали заснеженные скалы, такие высокие, что хотя и находились на большом расстоянии, были выше мачты траулера.
Собиралось взойти солнце. Над морем оно уже взошло. Но здесь, в бухте, ему мешали скалы. Над водой поднимался туман. У берегов он лежал узкой плотной пеленой. Туман отсекал скалы от воды и словно держал их на весу. И казалось, что не «Коршун», населяя бухту отчетливым гулом дизеля, идет к ним, а они сами, чуть покачиваясь, плывут по воде к неподвижному судну.
С бьющимся сердцем Семен стоял у борта и смотрел, смотрел. Но его позвали в машину. Он сепарировал топливо, поливал маслом коромысла клапанов: старая, знакомая еще по Горску работа. Никак не вязалась она с тем, что он видел. Море требовало большего, как он думал, и совсем иного. Но ничего другого Семен не умел делать.
Иногда, шатаясь по оживленным улицам Петропавловска, он чувствовал себя необыкновенно сильным. К теплому машинному запаху, исходившему от его рук и щек, примешивался необъяснимый запах свежести. Он знал, что это запах моря.
Глава вторая
Маленькое окошко занавешено маминым темным платком. Я знаю этот платок. Ему лет восемь. Он появился еще тогда, когда я задумал жениться. Тогда мама и купила себе этот платок — теплый, громадный. В нем она становилась серьезной и строгой. Вместо кистей с краев платка свешивались какие- то короткие колбаски. Они постукивали друг о друга.
В соседней комнате разговаривали. Ступая босыми ногами по прохладным половицам, я ощупью нашел выход из спальни. Голос отца я узнал сразу — он не умеет говорить тихо.
— Да ты не плачь, стар
— Болен... может, и болен. Когда я с фронта вернулся, меня полгода припадки били. Помнишь? Думали — падучая. А вот зараз ничего. Семен взрослый мужик. Мало ли чего не бывает. Пережил что. Погодь, сам расскажет. Молочка парного попьет, огурцов поест, в степь съездит и расскажет...
— Здравствуйте, тату... — сказал я.
Отец засуетился, вскочил. Потом приосанился и снял очки.
— Здравствуй, сынок...
Мы обнялись. Щека у него была твердой и колючей. Его мокрые волосы коснулись моего лица — отец только что умывался. У нас одинаковые волосы — прямые, свисающие на лоб, соломенные. Только у отца они поредели и сделались сивоватыми. А высоко подбритые виски его стали совсем седыми. Отец взял меня за плечи и повернул к свету.
— Здравствуй, сынок, — серьезно повторил он и вдруг озорно встряхнул меня и молодо улыбнулся.
В дороге, еще подъезжая к Архаре, я открыл свой чемодан,, чтобы достать полотенце и мыло. Под полотенцем оказался солидный сверток. Я развернул его. Это были две бутылки вина с необычно яркими наклейками. Одна темная, длинная, похожая на зенитный снаряд, другая — восьмигранная с коротким горлышком. Она была оплетена золотыми шнурами. Я растерянно стоял над чемоданом, держа в руках обе бутылки. Как они могли попасть ко мне? Я подумал, что перепутал чемоданы. Но полотенце было мое. Я поставил бутылки на столик и стал осторожно рассматривать бумагу, в которую они были завернуты. Поперек всего листа размашистым почерком Феликса было написано: «Нехорошо, старина, ехать к отцу без подарка, достойного солдата».
— Папа, это, по-моему, достойно старого солдата, — сказал я, ставя вино на стол.
Среди эмалированных мисок и тарелок с милыми голубыми цветочками на дне, среди яиц и желтого прошлогоднего сала, рядом с щедро нарезанной селедкой, две эти позолоченные заграничные гостьи чувствовали себя неловко. Их содержимое мерцало угрюмыми огнями. Отец потоптался вокруг стола и потянулся за кепкой.
— Ты куда? — спросила мама.
— Кликнем кого, мать? — неуверенно сказал он. — Федора, Николаича с Мариной... Алешку... Вместе работаем, — объяснил мне отец. — Ну как, мать, а? Я мигом...
— Может, сами будем? Семен приехал, — тихо откликнулась мама.
— Тату, зовите, — помог я ему. — Это хорошо, что люди будут.
Они вежливо снимали кепки, старательно вытирали ноги и, перешагнув через порог, почтительно здоровались, И во всем этом чувствовались весомость и достоинство. Было похоже, что эти люди и дома вели себя точно так же.
— Здравствуй, Герасимовна. Не помешаю?
— Будь здоров, Федор. Милости прошу...
— Добрый вечер, соседка. С гостем тебя!
— Вечер добрый, сосед... Проходи, Алеша... Знакомьтесь, — мама отвечала тоже степенно и с достоинством.
У них были темные пористые лица. Я ловил на себе их короткие, испытующие взгляды и пожимал крупные руки. Только Алешка, паренек лет девятнадцати, с откровенным любопытством и, как мне показалось, с завистью посмотрев на меня, подал юношески упругую незаматеревшую руку.
Гости рассаживались, и было ясно, что у каждого здесь свое, раз навсегда отведенное ему место. Я сел рядом с отцом. Напротив — высокий лысоватый Николаич с Мариной. Сбоку — Федор и Алешка. Федор аккуратно расчесывал жиденькие волосы. Алешка неуклюже сидел на краешке стула, спрятав руки под стол. Он один был здесь редким гостем.
Федор — завгар мелькомбината. Они с отцом провоевали всю войну в одном автобате и считались в поселке почти братьями. Николаича я помнил с детства. Он белобилетник. Если бы не он, мы с матерью погибли бы с голодухи в сорок четвертом, как тетка Надя.
Все переговаривались, до меня долетали только обрывки фраз. И я ничего не мог понять из того, о чем они говорили. Я только подумал, что если есть за этим столом кто-нибудь лишний — так это я. Мне стало грустно. Они принесли сюда свой мир, свои слова. Они все были объединены так, что мне словно бы и не было места.
— Что, мать, смотришь? — неожиданно спросил отец.
— Уж больно вы похожие, — прошептала она.
У отца заблестели глаза. Он гордо покосился на гостей и рассудительно сказал:
— Иначе и быть не может. Сын. — Он обнял меня, и мы оба рассмеялись.
Вино разливали в стаканы. Я много слышал про искрометное вино. Но я ни разу не видел в вине искр. А это действительно было искрометным. Против света оно казалось багровым и пылало. Сбоку становилось коричневым, с солнцем в середине. А если смотреть на него со стороны света, оно нежно и умиротворенно яснело.
Отец осторожно пригубил стакан.
— Да, брат... — протянул он. — Вещь... А я было на всякий случай резерв подготовил. — Под общий смех он вытащил из кармана штанов поллитровку «Московской».
Густой аромат вина не мог побороть знакомого мне машинного запаха, исходившего от них. Этот запах
