подступали к нему, смыкались воедино, и он уже не мог разглядеть ни скамей амфитеатра, ни лестниц, ни арок, ни вершин кипарисов, что росли поблизости.
Что за чудеса! – мелькнула мысль. Ветер едва заметный, а поднял песок со всей арены… Не просто поднял, а вылепил толпу песчаных кукол… Непонятное явление, какой-то локальный катаклизм! А что творится на дороге, у домов?.. Надо бы взглянуть!
Глеб попытался тронуться с места и вдруг ощутил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно бы некие путы сковали его, не позволяя двигаться, и он, изумленный и беспомощный, подумал, что песчаные призраки – нет, уже целые стены из песка! – сейчас обрушатся ему на голову, раздавят и погребут в чреве новосотворенного бархана. На мгновение паника охватила Глеба; он стоял как вкопанный, не в силах понять, что происходит, как сопротивляться наваждению – или, возможно, реальной угрозе. Но страх унижает, а он был человеком гордым и повидал немало воистину страшного – на столе, под светом бестеневых ламп, где возвращали жизнь, и в горах, где жизнь отнимали. Он глубоко вздохнул – дышать, вероятно, не возбранялось – и стиснул кулаки. Что бы ни происходило с ним, это не ужаснее вечного страха хирурга: смотреть, как умирает пациент, которого не удалось спасти.
Небо опрокинулось на него, и было оно темным, ледяным и мрачным. Совсем не хорватское летнее небо, полное ярких звезд! Он ощущал, что будто бы по-прежнему стоит на месте, плененный могучими силами, и в то же время стремительно перемещается, одолевая чудовищный, невообразимый путь. Эта иллюзия движения или, наоборот, покоя казалась странной и довольно мерзкой. Разум и плоть Глеба словно распались надвое; одна его половина мчалась в холоде и мраке к неведомой цели, другая пребывала в неподвижности и ступоре. Однажды он уже испытывал такое, при крушении авиалайнера, в котором погибли мать, отец и еще сто сорок человек. Воздушная машина падала и он, семилетний мальчишка, падал вместе с нею, падал, охваченный ужасом, оставаясь пристегнутым к креслу, слушая вопли и стоны людей. Он ничего не видел – мать закрыла ему глаза ладонью. Потом был удар, пронзительный скрежет рвущегося металла и хрип умирающих… Не самые приятные воспоминания!
Обе его половинки соединились, Глеб никуда не летел, стоял на месте и, похоже, мог двигаться. Тьма рассеялась, он протер глаза, поднял голову и осмотрелся. Амфитеатр?.. Да, амфитеатр, но совсем не тот, что в древней Салоне. Ничего общего! Под ногами – не песок, а стальная плита размером много больше цирковой арены, стены круто уходят вверх и опоясаны балконами, прозрачный свод – где-то на огромной высоте, и сквозь него просачиваются слабые лучики света. Балконы забраны решеткой, но если приглядеться, видно, что стены усеяны выпуклыми дверцами или, скорее, люками, и такие же люки идут на первом ярусе вокруг арены. Все – вплотную друг к другу, высотой метра три и вроде бы металлические, из тускло поблескивающей стали. Это походило на внутренность огромной башни, на усеченный конус, перевернутый вверх основанием. Здесь было нежарко – скорее, совсем холодно.
– Куда меня занесло?.. – вслух промолвил Глеб, озираясь в недоумении. – Куда и почему? Пили вроде бы совсем немного… Точно немного – Славо завтра туристов везет, а у меня четыре операции…
Он подождал, прошелся туда-сюда по стальной плите, ощупал крышку ближайшего люка – она оказалась холодной, как арктические льды. В вышине, под самым куполом, что-то мерцало, словно падавший свет сгущался в неяркое облачко. Больше ничего – ни звука, ни живой души.
– Эй! – крикнул Глеб. – Есть здесь кто-нибудь? Покажись!
Его голос раскатился в огромном пустом пространстве. «Ажись!.. жись!.. иссь!..» – откликнулось эхо.
– Выход, что ли, поискать… – пробормотал он. – Должен же найтись тут выход…
Глеб присмотрелся к люкам, но на их выпуклой блестящей поверхности не было ни ручек, ни кодовых замков, ни скважин для ключа. В принципе, за любой из этих стальных заслонок мог оказаться ход наружу, но не исключалось, что такой особый люк пометили знаком или снабдили устройством для входа и выхода. Решив проверить нижний ярус, он двинулся в обход, сделал три-четыре шага и вдруг замер, слушая тишину.
Что-то изменилось. Свет не стал слабее или ярче, с балконов не доносилось ни шороха, стальные двери, как и раньше, стыли в неподвижности и холоде… И все же что-то начало меняться. Что?.. Эту метаморфозу Глеб ощущал с такой же ясностью, как пантера, напрягшая мышцы при виде добычи, как лосось, взметнувшийся над речным перекатом. Человек – дитя Земли, и властвуют над ним законы, подчиняющие все живое…
Спустя мгновение он догадался: в огромной башне все по-прежнему, странный мир вокруг него таков, как минуту назад, а перемены только в нем самом. Выброс адреналина?.. Безусловно! Кортикостероидов?.. Наверняка! Симптомы просты: учащенное дыхание, сердцебиение, лицо горит, давление крови повысилось… Он отмечал все это с бесстрастием врача, которому понятны телесные реакции на бурный всплеск эмоций. Кора надпочечников секретирует гормоны, влияющих на нервную систему, и с этим ничего не поделаешь. Одно из последствий – стресс, сужение кровеносных сосудов, даже асфиксия…
Стресс?.. Что ж, после пляски песчаных вихрей и путешествия из Салоны в эту холодную башню, стресс случился бы у каждого! От ужаса, от внезапности, от непонимания! Но он не чувствовал страха и слабости, не ощущал угнетения – скорее, был возбужден, так возбужден, что энергия била через край. По этой или по иной причине всплыло перед ним такое, о чем Глеб, в своем обычном состоянии, старался не вспоминать. Но сейчас эти картины мнились ясными, зримыми; он видел тела родителей, изуродованные и залитые кровью, видел умирающих солдат спецназа и боевиков, прошитых пулями, видел, как танковые гусеницы перемалывают трупы, вминая их в жидкую грязь, видел своих пациентов, тех, кого не смог спасти. Потом пришло еще одно, самое страшное видение: Марина в больничной кровати, ее погасшие глаза, пергаментная кожа, руки, похожие на палочки…
Внезапно он понял: все это – Зло! Зло, которое сотворили над людьми, – неважно, свои они или чужие! Каждый из погибших в боли и муках был разумным существом, и те, с кем он сражался, и те, кого спасал. А еще были совсем безвинные – мать, отец и пассажиры рухнувшего самолета, были его несчастные больные и Марина, жертвы судьбы и случая… Нет, жертвы Зла! Великого Зла, что затаилось за стенами крепости! Ибо не в башне он, а в цитадели, рядом с армией непобедимых воинов! Он – их предводитель, он поведет их на битву со Злом, растопчет его, уничтожит, искоренит!
Палящая ярость обхватила его, сердце жаждало отмщения. За всю несправедливость, что творилась на Земле, за боль и ужас, смерть и кровь врагам воздастся сторицей! Немедленно! Сейчас! Бой будет беспощадным! Зло в плен не берут, ибо из каждого его зерна, из крохотного побега прорастает со временем нечто чудовищное и страшное. А потому…
Крышка ближайшего люка со звоном отскочила. Стальной гигант выступил из тьмы: бронированное туловище, ноги, подобные колоннам, плоский нарост головы над мощными плечами. Верхние конечности, руки или манипуляторы, тоже забраны в металл, а их сочленения у локтя и кисти прикрывают ребристые щитки. Овальную приплюснутую голову кольцом охватывает светлая полоска, из плеч торчат стволы, вместо пальцев – клешни и веер блестящих длинных лезвий. Вид у этого монстра был устрашающий, но почему-то Глеб не испугался, даже бровью не повел. Словно подсказали ему – кто и как?.. – что перед ним робот, машина, а не живое существо. Машина для убийства!
Гигант повернулся к нему спиной, разошлись броневые пластины, и Глеб, двигаясь точно сомнамбула, полез внутрь. Очень удобная конструкция: сразу нашлись опоры для ног, руки охватили плотные перчатки, на лицо надвинулось что-то вроде маски, чуть холодившей кожу. Вероятно, полоса на голове робота являлась зрительным органом с круговым обзором – он видел то, что перед ним, и то, что сзади, все пространство башни, все ее балконы и ярусы с тысячами люков.
Броневые пластины сдвинулись с лязгом. Глеб приподнял ногу, опустил ее – ступня робота грохнула о металлический пол. Он пошевелил руками, коснулся пальцами каких-то клавиш или кнопок, и лезвия втянулись в верхние конечности, потом раскрылись снова – дюжина слегка изогнутых клинков метровой длины. Колени, локти и запястья ощетинились острыми шипами, дрогнули торчавшие из плеч стволы. Движение головой – слегка вперед, будто он пытался что-то разглядеть – и из стволов вырвались молнии, ударили в плиту под ногами, прожгли глубокие борозды. Вся убийственная машинерия действовала преотлично.
Но кто управлял ею? Глеб Соболев, выпускник медицинской академии, ведущий хирург госпиталя Сплита? Пожалуй, нет – такого Глеба Соболева будто оттеснили на задний план, заслонив другой личностью. И этот человек, тоже вроде бы Глеб, был охвачен гневом и жаждой мести. Чувство абсолютно
