его окружения, естественно имевшие взгляды вполне в этой сфере распространенные и традиционно буржуазные, ужасались по поводу школьных реформ. В политике социальных реформ он, похоже, принимал непосредственное участие. Когда Густав V скончался, его шестидесятисемилетний преемник Густав VI Адольф с пылом молодого новоиспеченного чиновника принялся рационализировать работу и сокращать рутину, чтобы основательнее заняться важными проблемами, и Эрландер даже опасался, как бы новый король не вздумал вмешиваться в правление. Но этого он не сделал. Единственное, в чем его обычно упрекают, так это в том, что во время правительственного кризиса 1957 года он попытался было создать коалиционное правительство; в то время король формально все еще решал, кто должен предпринять попытку сформировать правительство; вдобавок он хотел сам распоряжаться «юбилейным фондом Густава VI Адольфа». Впрочем, ни то, ни другое нельзя считать возмутительным прегрешением.
Лояльно же он выступил в последний год своей жизни с тронной речью (написанной правительством, отредактированной Андерсом Фермом[68] под надзором Улофа Пальме[69]), содержавшей критику политики США во Вьетнаме. Тронная речь — акция правительства, и все же она была примечательна. Читатели, засыпавшие «Свенска дагбладет» письмами насчет злоупотреблений ненавистного правительства Пальме по отношению к монарху, умолкли, когда позднее король сам пожертвовал пять тысяч крон при сборе средств в пользу разбомбленной больницы в Северном Вьетнаме.
Вправду ли Божией милостью Король Свеев, Гётов и Вендов Густав VI Адольф был социал- демократом?
Существует анекдот о том, как журналист Юло (Ян Улоф Ульссон[70] ), в свое время по праву самый уважаемый в Швеции, в августе или сентябре 1973-го перечитывал написанный загодя некролог Густава VI Адольфа, чтобы немедля отправить в набор, как только кончина станет свершившимся фактом. Текст, говорится в анекдоте, начинался утверждением, что король был социал-демократом. Теперь же, когда смерть стояла на пороге, Юло якобы струхнул и вычеркнул сей пассаж.
Дело тут, похоже, в том, что как раз тогда шла предвыборная кампания и король скончался фактически за день до выборов. Так что снять фразу, в других обстоятельствах совершенно безобидную, было вполне логично и потому говорить о трусости — преувеличение. Автор данной книги был в то лето рядовым репортером «Дагенс нюхетер» и читал гранки, где Юло еще не успел убрать означенный пассаж, поскольку заранее подготовленные материалы обязаны были читать все в редакции. Но откуда взялось это утверждение?
Его автор — принц Бертиль, который во время поездки в США слышал от плохо информированных американцев столько соболезнований по поводу диктаторско-социалистического государства Швеции, что ответил им именно этим любезным заявлением: «Но ведь папа — социал-демократ».
В царствование Густава VI Адольфа все правительства были социал-демократическими, как и в предшествующие десятилетия в бытность его кронпринцем, и, видимо, он привык отождествлять себя с их политикой, которую, кстати, плохой отнюдь не назовешь. В отличие от большинства буржуазно мыслящих шведов он благодаря правительственным совещаниям был достаточно хорошо информирован о том, какую цель преследовали спорные реформы, и тогда они выглядели не такими уж страшными.
В свою очередь социал-демократические правительства последовательно привлекали короля к участию в дискуссиях, и порой он даже мог повлиять на решение; небольшие нарушения (тогда еще неписаных) правил для конституционного монарха, о которых иной раз шла речь, более чем уравновешивались тем, что король проявлял интерес, и его лояльность к проводимой политике получала еще и эмоциональную основу, рассказывает Ханс Хедерберг, знакомый с неопубликованными дневниками Эстена Ундена[71]. Вскоре по восшествии на престол Густав VI Адольф хотел, чтобы правительство выразило одобрение вмешательству США в Корейскую войну, а позднее — чтобы оно заклеймило Китай как агрессора; с точки зрения объективного положения вещей оно, может, и было справедливо, однако не вписывалось в политическую линию правительства. Имелись у короля и свои соображения касательно ряда назначений. Хедерберг насчитывает восемь примеров таких соображений и вмешательств, однако в важнейших случаях король на решения вообще не влиял, лишь в иных мелких вопросах добивался своего. Правда, ни сам Унден, ни Эрландер, видимо, раздражения не испытывали. Разве это большая плата за то, что король на твоей стороне, что имеешь в его лице по большому счету лояльного конституционного монарха? Практически порой королю предлагали высказать соображения по тому или иному конкретному вопросу. Он чувствовал, что обладает определенным влиянием, и эмоционально ощущал связь с проводимой политикой, и это, конечно же, было большим плюсом. Зато ближайших советников короля при дворе удивляло, почему он никогда не спрашивает у них совета и не обсуждает с ними никакие проблемы.
Он так подружился с премьер-министром Эрландером и его женой, что Айна Эрландер однажды объявила ошеломленному Густаву фон Платену[72]: «Должна сказать, я люблю старого короля!» Вряд ли подобных слов ждут от лояльной супруги социал-демократического премьера. Густав VI Адольф определенно был лояльнее к социал-демократическому правительству, чем многие социал-демократы. «Если бы он стал голосовать, я уверен, он отдал бы свой голос социал- демократам», — говорил впоследствии с печальной откровенностью один из адъютантов, сам активно поддерживавший умеренных. А вот Оке Ортмарк[73], автор лучшей на сегодняшний день работы о Густаве VI Адольфе, убежден, что старый король отдал бы свой голос правым.
Интеллигентные люди, приехавшие в Скандинавию из других стран и поселившиеся здесь, слышали, что все здесь социалисты, в том числе и те, кто называет себя правыми. Замечание во многом справедливое. Густав VI Адольф с его постоянными международными контактами, вероятно, думал так же.
Но личные взгляды Густава VI Адольфа, напротив, были скорее правыми или, как говорили в его время, «умеренными». В этом он, стало быть, не отличался от многих социал-демократов старшего возраста. Казалось бы, человеку с его опытом, знаниями и кругозором незачем обращать внимание на предложение трех десятков социал-демократов, которые в 1966 году хотели республики (точнее, изложили свои соображения касательно устройства республики), но, по свидетельствам, старый король воспринял это как большую обиду. Очевидно, полагал, что собственная лояльность избавит его от подобных сюрпризов. Дошло до того, что гофмаршалу было велено пригласить Таге Эрландера в Дроттнингхольм. Учтивый премьер в просьбе не отказал и заявил его величеству, что тревожиться не о чем. Существенные изменения государственного строя, согласно которым король лишился всех политических функций, были одобрены риксдагом с формулировкой, что новая версия вступит в силу лишь после кончины Густава VI Адольфа.
Касательно реформы конституции 1969 года у короля имелись возражения, довольно деловые и с точки зрения монархии скромные. Прямо-таки слышишь благородного провинциального учителя, до конца верного долгу, — там, где, например, его отец возмутился бы, поднял шум, а в итоге плюнул или где дедов брат выругался бы, тяпнул рюмашку (или несколько) и сказал: «Все уладится!» Но Густав VI Адольф не таков. Правда, он деликатно держал свои соображения и предложения при себе, они стали известны лишь в связи с его кончиной в 1972 году.
Старого короля не радовало, что при всей стопроцентной лояльности он стал последним монархом, имеющим хоть какое-то влияние на управление страной, однако как последовательный конституционный король он согласился с решением большинства. Он не имел особых соображений по основополагающим полномочиям и государственно-правовым функциям короля. Но хотел, чтобы в проекте основного закона «представительские функции» были не просто вскользь упомянуты, но перечислены.
Кроме того, он хотел сохранить связь королевского дома и двора с торжественным открытием риксдага, которое лишилось всей давней помпы, что было скучно, но неизбежно. Открытие сессии риксдага должно определяться политиками, а ведь они скучные. Еще старому королю хотелось — раз уж монарх не является более верховным главнокомандующим, — чтобы там записали, что он «первый представитель вооруженных сил». Все это отклонили, как и еще ряд замечаний. Казалось бы, жестоко; а помпу на торжественном открытии риксдага, вероятно, можно бы перенести в какую-либо другую церемонию, где оная не мешает постоянному совершенствованию демократии. Фактически же старый король своей
