еще раз курить.
- А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем
прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, да-
вайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и
полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро
семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский ше-
девр.
69
-
Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по ка-
бинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его,
не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!
- Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, поче-
му-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул
на Кефирова.
- Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это
просто прекрасно, что…
- Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нере-
шительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего
литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихо-
нечко добавил Монзиков.
- Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефи-
ров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь
на то, что у него очень много работы.
Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогну-
лось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров.
Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкуше-
нии литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бума-
гу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные
искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждаю-
щей силой.
Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты от-
дела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 800 утра, увидела
маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской
улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными
листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова
оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала чи-
тать.
