не родится ребенок, и только после вмешательства Майкла, уверившего его, что жизнь без сексуальных отношений может оказаться для Энн более вредной, вернулся в ее постель.
— Ты будешь матерью моего сына — вот что изменилось! Я не сделаю ничего, что могло бы повредить тебе или ему. Обещаю, что не буду тебе изменять!
— Как же! — недоверчиво фыркнула Энн. Воспоминания о кокетливых женщинах, заигрывавших с Алексом, были еще слишком свежи.
— Я обещал, Анна, а я не нарушаю обещаний.
Энн взглянула на него, и ее досада рассеялась, когда она увидела выражение его лица: мягкое, но в то же время серьезное. Она поняла, что ей в самом деле нечего опасаться. Энн была уже достаточно хорошо знакома с характером греков и знала, что, став матерью ребенка Алекса, займет совсем иное положение в его жизни. Ей хотелось бы думать, что он будет верен ей ради нее самой, но его обещание принесло ей такое облегчение, что она была рада приветствовать и этот, единственно возможный для него вариант.
— Я верю тебе, Алекс, но мне хотелось бы знать, чем ты будешь заниматься взамен.
— Буду напиваться, тосковать и спешить вернуться к тебе. Что еще можно придумать?
Живя в деревне, Энн чувствовала себя счастливее. Она слишком много времени провела в сельской местности, чтобы жизнь в городе могла ее удовлетворить. Ей нравился их лондонский дом, она гордилась его удачным оформлением, но все же предпочитала «Кортниз». Большим преимуществом было и то, что Фей почти совсем переехала к ним на время беременности Энн, — почти, потому что свободолюбивая натура не позволяла ей полностью отказаться от своей квартиры. Теперь, измученная трудностями, связанными с руководством предприятиями Алекса во время его частых отлучек из Лондона, Фей проводила иногда в «Кортниз» по целой неделе. Время от времени, однако, как бы желая доказать свою независимость, она возвращалась к себе, хоть на одну ночь.
— Имей в виду, что такой распорядок сохранится только до рождения ребенка, — предупреждала она мать. — Когда вы вернетесь в Лондон, я снова буду постоянно жить в своей квартире. О ее продаже не может быть и речи.
— Ты говоришь так, будто я какое-то чудовище. По правде сказать, мне безразлично, как ты поступишь, — неискренно сказала Энн. — Просто мне кажется бессмысленным снимать еще и квартиру, когда у нас столько места в обоих домах. Свою же ты могла бы сдавать. В любом случае твоя независимость от этого не пострадает.
— Опять ты за свое, мамочка! Все пытаешься организовать мою жизнь.
— Значит, ты не понимаешь… Мне приятно, когда ты здесь, рядом со мной, вот и все…
— Никак не можешь забыть Питера? Постарайся выбросить его из головы, мамочка. То, что ты постоянно думаешь о нем, не идет тебе на пользу, — предположила Фей.
Лицо дочери выражало беспокойство. Энн — уже не впервые — спросила себя, сможет ли она когда- нибудь объяснить Фей, какую боль ей причинил разрыв с сыном, как бы ей хотелось, особенно теперь, когда она сама ждет ребенка, жить в окружении детей и внуков.
С тех пор как Фей стала подолгу жить в «Кортниз», участь Найджела была решена. Энн с огорчением наблюдала, как Фей то нежна и ласкова с ним, то совершенно перестает его замечать. Эти постоянные переходы от надежды к отчаянию были, видимо, очень для него мучительны. Оба ужасно сердили Энн: Фей своей бесчувственностью, а Найджел тем, что мирился с этим. С другой стороны, говорила она себе, ведь он влюблен, это очевидно. Разве может человек держать себя в руках, когда любовь схватила его за горло? В этом она убедилась на собственном опыте.
Алекс однажды объявил, что Фей должна вместе с ним, Янни и Найджелом отправиться в десятидневную поездку сначала в Афины, а потом на Сейшельские острова, чтобы осмотреть интересующий его гостиничный комплекс. Чувствуя себя всеми заброшенной Золушкой, Энн стояла на крыльце и махала платком им вслед.
Вернувшись в безлюдный дом, она поняла, что целых десять дней будет почти совсем одна, и тут же решила, что в виде исключения полное одиночество было бы еще лучше. Все жизненные вопросы за нее решали теперь другие, ей доставило бы удовольствие снова стать самостоятельной и в своих поступках считаться только с собой. Она отпустила повара, экономку и двух горничных, а позднее и Робина — он уже несколько месяцев назад записался на курсы по выживанию в Уэльсе. Энн была уверена, что Алекс забыл об этом, в противном случае он, несомненно, заставил бы молодого человека отложить свою поездку.
Энн сидела в маленькой гостиной. Рядом на подносе стоял недоеденный ужин, который она сама приготовила. Она потянулась, радуясь перспективе делать все, что придет в голову, и никуда не спешить. Если захочется, она сможет смотреть телевизор, а этого Алекс не выносил, считая такое времяпрепровождение бессмысленной тратой времени; или читать — и никто ее не прервет; а то можно будет сразу лечь в постель: все зависит только от ее желания. Она включила телевизор, пробежалась по каналам, но сразу же выключила, так как не нашла ничего интересного. Потом попыталась вязать какую-то вещицу для ребенка, но, спустив четыре петли, с отвращением посмотрела на бесформенный комок спутанной шерсти и бросила его в корзинку для бумаг. Вязать она никогда не любила. В конце концов она решила немного порисовать. Хотя Алекс всячески побуждал ее заниматься живописью, он не выносил, когда она раскладывала в гостиной все необходимое для рисования. Чувствуя себя почти преступницей, Энн отодвинула поднос, освободила от безделушек маленький столик и аккуратно расположила на нем ящик с красками, карандаши и кисти. Расставив предметы для небольшого натюрморта, она с радостью взялась за дело.
Она была поглощена работой около часа, потом остановилась и потерла спину, разболевшуюся от неудобной позы. Только тогда она обратила внимание на тиканье часов и прислушалась: обычно в доме почти всегда было шумно для того, чтобы расслышать, как тикают часы. Сейчас же, казалось, и стук наполнял комнату. Где-то раздался какой-то треск, и она вздрогнула. Как глупо! Ведь во всех старых домах постоянно раздаются поскрипывания и потрескивания. Потом ее внимание привлек другой звук — она решила, что это шелестят деревья в парке. Энн поняла: все эти звуки слышны только потому, что она сейчас совершенно одна в пустом доме… Остававшиеся с ней горничные ушли в деревню на танцы. Садовник и шофер сейчас в своих коттеджах в глубине двора… Кроме нее, в доме никого нет. Энн встряхнулась, при этом капля краски упала на ее рисунок. Рассердившись на себя, она попыталась стереть ее. Почему она так нервничает? Всего час назад ей было так приятно побыть в одиночестве. Она разорвала испорченный рисунок, взяла другой лист бумаги и легкими штрихами снова набросала контуры натюрморта. Обмокнула кисточку в краску и опять приступила к самой приятной части работы…
Тяжелая дверь красного дерева с грохотом распахнулась и стукнулась о стену. Одна из картин упала на пол, ее стекло разбилось. В комнату вбежали двое мужчин, одетых в черное. Их лица скрывали натянутые на голову чулки. Они припали к полу под углом друг к другу — настоящая пародия на гангстеров из криминального фильма.
Удивленная и испуганная, Энн выронила кисточку из рук. Она резко вскочила, столик с красками опрокинулся, вода из банки залила ковер. Онемев от страха, Энн смотрела на мужчин. Один из них был маленького роста, коренастый; второй — очень высокий и худой как спичка. Половина чулка была натянута у них на лицо, а вторая, связанная узлом, болталась за спиной, что делало их похожими на классические изображения пиратов. Трикотаж сплющивал их носы, искривлял губы и придавал коже грязновато-розовый оттенок.
— Вот дьявол! — проворчал коротышка. — О бабе-то нам ничего не сказали!
Он повернулся, чтобы выбежать из комнаты, но верзила схватил его за руку и заставил остаться.
— Кто вы такие, черт возьми?! — закричала Энн. — Убирайтесь из моего дома!
Она инстинктивно почувствовала, что они напуганы, и попыталась этим воспользоваться.
— Сядь на место! — приказал высокий.
— Да, сядь! — как эхо повторил низенький.
— И не подумаю! Почему вы ворвались сюда с этими дурацкими чулками на лице?! — От возмущения ее голос звучал пронзительно.
