проясняют мысли. Она чувствовала, что совсем запуталась в своих противоречиях, а Фей указала ей выход из неразберихи, в которой она погрязла.
— Спасибо, Фей! — сказала она, целуя дочь. — Ты всегда была умницей!
Фей опять поднялась и посмотрела на мать:
— Так ты не сердишься на меня?
— За что? Мне нужна была правда. Теперь остается только разобраться в каше, которая царит у меня в голове и чувствах.
«Они обе мне помогли, — думала Энн, — и Фей, и Ариадна. Но решить свои проблемы могу только я сама».
Как-то ночью, когда сон упорно не приходил, Энн встала с постели. В тишине слышались только стрекот цикад и тихий рокот волн. Энн достала кисти и краски и принялась за работу.
Но эта живопись ничем не напоминала ее прежние миленькие акварели или холодные застывшие натюрморты… Густые неровные мазки ложились на холст. Видно было, что художник больше пользуется мастихином, чем кистью. Энн не заботилась ни о рисунке, ни о гармонии, не заботилась о перспективе и сочетании красок. Ей доставлял чувственное наслаждение сам процесс творчества, прикосновение кисти к холсту. Из хаотического смешения цветов и форм на больших полотнах возникали призрачные хороводы кружащихся фигур, которые носились в каком-то абстрактном мире, эфемерные, как струящаяся вода. Яростно, молча, Энн переносила на холст свои страдания после потери ребенка, гнев и боль, вызванные поведением сына, смятение, охватившее ее душу. Из муки рождалась радость, из боли — надежда.
Так она трудилась ночь за ночью, пока ее комната не заполнилась вызывающе яркими холстами, вопиющими о пережитом отчаянии.
Потом пришла ночь, когда ей больше не хотелось писать.
Она лежала в постели, благоухание жасмина наполняло комнату, она прислушивалась к стрекотанию цикад, и вдруг ее пронзила глубокая тоска по Алексу, по его присутствию, по общению с ним. В то же время она почувствовала острое физическое желание, которое так часто испытывала раньше, а потом боялась, что оно никогда не вернется. Ей хотелось, чтобы он был здесь, рядом, хотелось прикасаться к нему, ласкать его.
Удивленная, обрадованная, Энн не зажигала света. Она недоумевала, почему это чувство возникло так неожиданно, но твердо знала, что все ее страхи и сомнения позади.
На следующее утро она быстро уложила свои вещи, распорядилась, чтобы после ее отъезда уничтожили написанные ею в последнее время картины, вызвала вертолет и поцеловала на прощание удивленных домочадцев. Ей хватило двух недель, чтобы прийти в себя и принять единственно правильное решение. Теперь Энн не терпелось вернуться.
Машина скользила по подъездной аллее в «Кортниз», и Энн впервые пришло в голову, что нужно было, наверно, сперва позвонить и предупредить о своем приезде. Может быть, Алекс еще не вернулся из Америки.
Был ранний вечер. Алекс в это время обычно принимал ванну. Она побежала вверх по лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки.
Остановилась она, только взявшись за ручку двери ванной, и подумала, как сильно она рискует. А вдруг он не стал ждать ее, и у него теперь другая женщина, и эта другая женщина сейчас здесь, в их комнате? Если это так, ей некого будет винить, кроме себя самой.
Чувствуя, как бьется ее сердце, она повернула ручку.
Алекс лежал с закрытыми глазами в ванне, рядом на полке стоял бокал с шампанским, звучала музыка моцартовского квинтета, заглушившая ее шаги. Энн постояла, глядя на загорелое упругое тело Алекса, потом наклонилась и, едва касаясь, поцеловала его в губы. Вздрогнув от неожиданности, он открыл глаза.
— Ах, моя Анна! Ты вернулась?
— Да, любовь моя. Не знаю, что со мной было, но это прошло. Я истосковалась по тебе! Прости меня!
— В таком случае тебе придется все это мне доказать!
— С удовольствием! — засмеялась она.
Алекс быстро выскочил из ванны и, не вытираясь, обнял ее. Энн была теперь почти такой же мокрой, как он. Подняв ее на руки, он отнес ее в спальню. Энн с радостью почувствовала, что к ней вернулась прежняя страстная любовь к нему.
— Милый, никогда больше не позволяй мне впадать в подобное состояние!
— Никогда, любовь моя. У нас все было так чудесно, а мы едва не потеряли наше счастье!
Она лежала в его объятиях. Над парком за окном уже спускались сумерки.
— Скажи, Алекс, за последние месяцы, за последние недели тебе случалось изменять мне?
Он поднялся, опершись на локоть.
— Ты говорила, что никогда не захочешь этого знать.
— Раньше не хотела, а теперь хочу!
— Ну что ж, — усмехнулся он. — Но ты должна обещать, что не расскажешь об этом ни одной живой душе.
Когда Энн осознала смысл его слов, ее сердце упало.
— Это был верх нелепости… Я, Алекс Георгопулос… Да, любовь моя, я пытался тебе изменить… но не смог. Можешь ты представить себе меня в этой роли?
— О Алекс! — В полном восторге она расхохоталась. — Нет, не верю. Ты правду говоришь?
— Поразительно, да? Придется теперь все время проверять, что я не потерял форму! — Смеясь, он снова обнял ее.
Глава 2
Через две недели Фей и Найджел тоже вернулись с острова. Они загорели до черноты, казались счастливыми и были так поглощены друг другом, что никого не замечали. Сразу после приезда они скрылись в комнате Фей. Их багаж остался в холле. Кроме чемоданов, там были три больших деревянных ящика.
— Что это такое? — с любопытством спросил Алекс, увидев ящики.
— Фей и. Найджел приехали сегодня утром — это их вещи. Ящики привезли позже. Не понимаю, почему они оставили все в таком беспорядке в холле… — сказала Энн, слегка раздраженная бесцеремонностью дочери.
— А что в них?
— Не имею представления. Я еще не видела ни Фей, ни Найджела.
— Они остановились у нас?
— Я знаю об этом ровно столько же, сколько и ты.
— Тебе не приходило в голову, что твоя дочь пользуется этим домом как гостиницей? — спросил Алекс. — Никогда не знаешь, пришла она или уходит.
— По-моему, это лишь доказывает, что она чувствует себя совершенно свободно. Здесь ее второй дом. А так как она работает у тебя, возможность оставаться здесь когда нужно очень упрощает дело, — ответила Энн, защищая дочь.
— Было бы разумнее переехать к нам насовсем.
— Она никогда этого не сделает!
— А они все еще вместе?
— И гораздо ближе, чем раньше, насколько я могу судить.
— Это хорошо. Им пора оформить свои отношения. А нам нужны внуки — тебе и мне! — Алекс мягко улыбнулся.
— Я была бы очень рада. Но еще неизвестно, что об этом думает Фей. Она говорила, что никогда не
