последние два года я иногда в свободное время брала уроки: сначала акварели, потом живописи, — более серьезно добавила она.
— И вы никогда раньше не занимались живописью?
— По-настоящему никогда. Писала иногда этюды акварелью, рисовала натюрморты, цветы и тому подобное.
Энн снова захихикала, презирая себя за то, что совсем не владеет собой. Если так будет продолжаться, мистер Вестас не примет ее всерьез, а теперь уже ей очень этого хотелось.
— Поразительно! — повторил он.
Нетерпение Энн усилилось.
— Скажите, а смогли бы вы написать, скажем, еще пять-шесть картин? Не годится оставлять на стенах слишком много пустого пространства. Ничего не может быть хуже выставки с небольшим количеством полотен, — пояснил он, добродушно улыбаясь.
— Вы хотите сказать, что собираетесь их выставить? — возбужденно вмешалась Фей.
— Без всякого сомнения, при условии, что миссис Александер сумеет представить нам еще несколько работ. Остается только назначить дату выставки… — Он позвонил секретарю. — Ваша техника удивительна, миссис Александер! В ней столько силы и убедительности, но при этом сохраняется и наивность. Я посоветовал бы вам в дальнейшем не брать больше уроков. Ведь вы уже научились пользоваться живописными средствами. Было бы очень обидно, если бы вы утратили этот восхитительно свежий, непосредственный стиль.
Охваченная радостным смущением, Энн молчала. Потом вдруг подозрительно спросила:
— Вы знаете что-нибудь обо мне, мистер Вестас?
— Ничего, кроме того, что вы только сами рассказали, миссис Александер. — Он удивленно улыбнулся.
— А вы знакомы с мистером Георгопулосом?
— Конечно! Это очаровательный человек, один из наших самых уважаемых клиентов. Я обязательно приглашу его на предварительный просмотр, думаю, что он оценит ваши работы. Вы тоже его знаете?
— Да… — неопределенно ответила Энн. Ей все еще не верилось, что интерес, проявленный к ее творчеству мистером Вестасом, не связан с Алексом.
— Теперь о наших условиях… — Он подробно объяснил, какие комиссионные они берут за продажу картин в Великобритании и в Соединенных Штатах, затем почти извиняющимся тоном спросил, предоставит ли она ему эксклюзивное право на продажу своих работ во всем мире. Энн радостно соглашалась на все. Происходящее казалось ей нереальным: неужели это в самом деле она, считающая себя заурядной мазилкой, обсуждает условия продажи своих картин за рубежом?
После того как они обсудили все детали, Энн, Фей и Найджел поторопились вернуться в «Ритц». Алекса они застали за чтением «Файнэншл таймс». На столике перед ним стояла в ведерке со льдом бутылка «Вдовы Клико» и четыре бокала.
— Алекс, ты знал! — воскликнула Энн при виде шампанского. — Ты все это подстроил, правда?
— Нет, дорогая. Просто я предполагал, что у мистера Вестаса хватит вкуса увидеть то же, что и я! — с улыбкой заверил ее Алекс, разливая шампанское.
У Энн до сих пор еще не было настоящей мастерской. Теперь же Алекс распорядился немедленно переоборудовать с этой целью по большой комнате в каждом их доме, снабдив их всем необходимым для живописи.
В течение двух недель Энн не решалась приступить к работе. Она была убеждена, что ее картины родились случайно, из ее смятения и горя. Теперь, когда она снова была счастлива, вряд ли у нее хватит вдохновения для нового творческого порыва. Телефонный звонок мистера Вестаса, интересовавшегося продвижением ее работы, побудил Энн к действию. На этот раз были затронуты интересы и других людей, и она была обязана сделать еще одну попытку.
Энн стояла перед мольбертом с чистым холстом, не зная, с чего начать. В голове у нее было абсолютно пусто. Она взяла тюбики с красками, медленно и методично начала их выдавливать на палитру. Некоторое время она любовалась образовавшимся там радужным узором. Смешала скипидар и льняное масло. Этот запах сразу напомнил ей Афины. Спустившись в гостиную, она выбрала пластинки с мелодией бузуки и поставила их на проигрыватель в мастерской. Сидя на полу скрестив ноги и слушая музыку, она не могла понять, почему эти мелодии казались ей раньше трудными для восприятия. Энн нахмурилась. Она понимала, что зря теряет время, но ей не удалось больше ничего придумать, чтобы отдалить неизбежное. Снова она стояла перед мольбертом, беспокойно глядя на девственно чистую поверхность холста. Казалось, было бы святотатством нарушить эту нетронутую белизну.
Взяв свою любимую кисть, она сделал глубокий вдох. Ее рука сначала поднялась в воздух, потом опустилась. Энн наносила удар за ударом по холсту, продвигаясь вперед рывками, как начинающий фехтовальщик. Оказывается, только это и было нужно — прикоснуться кистью к полотну. Мозг сразу же наполнился образами, которые ей с растущим возбуждением не терпелось передать на холсте.
Она обнаружила, что радость требует больше времени для изображения, чем художественное воплощение гнева и отчаяния. Тем не менее уже через неделю она закончила картину, выдержанную в прозрачных, деликатных тонах, пронизанную светлым лирическим чувством. За ней последовали еще пять, также написанные в этой новой манере.
На этот раз, представляя их на суд Вестаса, Энн, пожалуй, еще больше нервничала — она почему-то была уверена, что эти картины его разочаруют. Он же был вне себя от восторга и не переставая восклицал, что восхитительный контраст между двумя стилями создает поистине драматический эффект. Энн провела с ним целое утро, подбирая рамы и стенды для выставки. Она потом говорила, что картины легче писать, чем принимать решение о том, как представить их публике.
Энн казалось поистине загадочным то, что с ней происходило.
После тщательно выписанных сцен в саду, старательного изображения цветов и прилизанных натюрмортов эти новые картины появились неведомо откуда. Они были одинаково далеки и от абстрактного, и от фигурального искусства; в них было что-то мистическое, призрачное. Энн создавала свой собственный мир, непохожий на реальную жизнь, начиная с цвета неба и кончая формой цветов и деревьев. Водопады на ее картинах были розовыми, оранжевыми или зелеными, загадочные звери не походили ни на одно известное человеку животное. У нее в голове теснились образы, целые законченные картины; самое простое, считала она, перенести их на холст. Ей хотелось понять, какие художники повлияли на нее, и она проводила целые часы в библиотеке, перелистывая многочисленные альбомы по искусству, собранные Алексом, но так и не нашла ничего относящегося к ее работе. «Работа» — так она теперь называла процесс творчества. «Я буду работать», — говорила она, и эти слова доставляли ей огромное удовольствие.
У Энн была своя теория относительно случившегося с ней. Она чувствовала, что потеря ребенка, разрыв с Питером и недавно обретенное дочерью счастье неожиданно освободили ее от больших запасов энергии, необходимых матери. Они были ей больше не нужны. Но эту энергию следовало использовать, и вот она выплеснулась в ее занятиях живописью — таланте, дремавшем в ней всю ее сознательную жизнь.
Приближалось время выставки. Сначала появился каталог с цветным изображением одной из ее картин на обложке. Внутри находился список предназначенных для продажи работ, получивших к этому времени названия. Рядом с ними стояли ужаснувшие Энн цены. Она не сомневалась, что никому и в голову не придет тратить такие огромные суммы на приобретение картин неизвестного художника. Придумать названия для своих произведений оказалось для нее почти непосильной задачей. Она предпочла бы, чтобы каждое фигурировало просто под номером, но Вестас настаивал.
— Клиентам нравится, когда у картин есть названия, — убеждал он ее смеясь. — Это помогает им, бедненьким, понять замысел автора.
Энн обнаружила, что он хихикает гораздо чаще, чем она.
Совместными усилиями они сочинили не слишком оригинальные названия, как, например, «Обманутая», «Утраченная любовь», «Восторг» и тому подобное.
