Наконец, в поисках работы – успех. Зарплата почти минимальная, работа не инженерная, но наконец-то Я. почувствует снова запах канифоли, увидит, как расплавится и заблестит олово на жале паяльника. Впереди месяц, насыщенный праздниками, нет смысла начинать сейчас, приходи через четыре недели, говорят ему. Он просит материалы по новой работе и усаживается за них. При подготовке к отъезду все время было отдано ивриту, теперь очевидно, что нужно подтягивать английский, в котором практически не было нужды в Российской Империи. После окончания праздников, аккуратно одетый, нагруженный справочниками, которые могут понадобиться, торжественно провожаемый женой, он отправляется на свое первое место работы. С теми же справочниками, но несколько уставший от пешеходного перехода, он возвращается домой через два часа – из-за начавшейся в эти дни войны в Югославии отменены заказы, под которые он был приглашен на работу. Мы очень сожалеем, сказали ему.
Обидчивые и ранимые, как всякие новички, на сей раз они падают духом. Я. возвращается к поискам работы. На уроки иврита к их новым знакомым его жена продолжает ходить одна, но однажды во время урока у нее на глазах появляются слезы. Не нужно ли им денег, спрашивают знакомые.
– Нет, нет, денег у нас еще много, – отвечает она.
Их новые знакомые смеются по поводу их богатства, но еще энергичнее и настойчивее обзванивают своих друзей в поисках работы для Я.
“Когда мы решались на отъезд, он готов был к любому труду, а на Родине Предков ему захотелось работать по специальности”, – с веселой иронией будет рассказывать Баронесса впоследствии. Тогда же она будет молча поддерживать его упорство и так же молча брать лишние уборки. Лишь через несколько лет она расскажет ему, что, наблюдая за избранной ими стратегией, часть женской половины ульпана однажды сообщила ей, что от такого главы семейства они, пожалуй, предпочли бы уйти. Например, в кибуц. Ни Я. и никто другой в мире не жаловал ей титула Баронессы. Пума шла к нему своей дорогой.
Наконец, появляется надежда, результат звонков их новых знакомых, а не бесплодных поисков Я. – его приглашают на интервью в крупную американскую компанию. Не разработка – ремонт, в этой области электроники у него нет опыта, говорят ему.
– Здесь рождаются с опытом? – дерзит отчаявшийся Я.
– Нет, – добродушно и с улыбкой отвечают ему, – такой опыт приобретают за два-три года аналогичной работы в армии.
– Пустышка, – докладывает он жене.
Но его все-таки решают взять. Это оборачивается еще одним испытанием. Он всегда шутил, что ему легче спроектировать самолет (который, конечно, не взлетит), чем починить утюг. Его приводят в ужас тома сопроводительной документации на английском. Ответы на иврите на свои вопросы он не до конца понимает. Удержаться, выиграть время, но как? Главное, не быть бесполезным. Он берется за работы, которые кажутся ему более знакомыми и легкими. Однажды, вернувшись с работы домой, измученный давлением двух малознакомых языков, он говорит жене с тоской – хоть ты не забывай русский.
Ему приходится испытать еще один вид новизны: впервые в жизни он – хуже всех. Но принятая тактика срабатывает. Он выхватывает работы попроще, что позволяет ему в течение всего дня быть занятым и основное внимание переключить на языки. Постепенно он расширяет и круг работ, все же продолжая чувствовать себя не в своей тарелке. Ничего, на этом этапе главное – удержаться, выкрутиться, не упасть. Помимо профессиональных и языковых проблем он явно не вписывается и в общую атмосферу. Он стесняется своего корявого иврита. Но даже если бы он в совершенстве владел им, это ничего бы не изменило. Привычная для него по русской литературе неторопливая обстоятельность в изложении мысли не сочетается с намеренной легкостью средиземноморской речи. Толстой с Достоевским тель-авивским летом начинают неистово потеть и быстро прячутся в тень. В воздухе – нарочитый отказ от серьезности, легкий пинг-понг шуток. Удачными шутками не угощают потом друзей как свежим эклером. Их, как окурок, бросают мимоходом, и беседа движется дальше. Если бы кто-то попытался повторить эти шутки, в воздухе повисла бы неловкость. Я. решает молчать, он внимательно слушает новые музыкальные ритмы речи, новые правила ее построения. Когда шутят по поводу его молчания, он старается улыбаться весело и добродушно, он напяливает на себя маску безобидной глуповатой дворняжки и весь уходит в слух. Удержаться. Эта тактика имеет и нежелательные последствия: на его первой аттестации босс намекает ему, что в некотором смысле он – ни рыба ни мясо. Неприятно, но задача его – удержаться.
ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ
К своим первым выборам в Еврейском Государстве Я. относится со всей серьезностью. Он старается не пропускать ни дебатов, ни статей. Всеми добытыми знаниями он делится с женой. Она их принимает, но пока не приступает к взвешиванию. В стране многолетняя ничья между Лагерем Вечного Мира и Лагерем Горячих Патриотов. Лагерь Вечного Мира составляют партия Экс-Социалистов и партия Борцов За Права, вместе они борются за спокойствие, мир, за права бедных и обездоленных. Голосуют за них, как он узнал и как ни странно, люди устроенные, обеспеченные. Лагерь Горячих Патриотов – за свободный рынок и Неделимую Родину, и за него голосуют по большей части люди, страстно спорящие со служащими банка, пытающимися урезать их разрешенный кредит.
Все это Я. не очень понятно. Но ведь и в Большом Мире евреи ведут себя странно, говорит он себе. Их суетливость и ловкость, с которой они еще зелеными обрывают денежные знаки с дерева жизни, их нежданное появление везде, куда их не звали с уже готовыми мнениями, с которыми они, кажется, родились, – все это вызывает у окружающих иногда недоумение, иногда восхищенную оторопь, иногда зависть, порой же досаду и раздражение. В последнем случае их принимаются бить. Характер и интенсивность битья зависят от стадии исторического развития, особенностей культуры и стоящих на повестке дня актуальных проблем бьющего общества.
Лагерь Горячих Патриотов стоит за Великое Еврейское Государство (от Атлантического океана до Тихого, сказали бы они, но в далекие времена, когда Бог ставил задачу перед евреями, его кругозор был ограничен Нилом и Евфратом). Впрочем, электорат Патриотов готов ограничиться рубежами от Средиземного моря до реки Иордан, это целых 150 километров в самом широком месте. (Тому, кто никогда не был на священной реке Иордан, сказал однажды Б., следует знать: не каждый прыгун в длину перепрыгнет с одного его берега на другой, разве что – каждый третий.)
Лагерь Вечного Мира – за разумный компромисс с Соседями. 150/2 – остается еще целых 75 километров, а если не 75, а 73? Или 72.5 – разве вечный мир не стоит этого, говорят они. Конечно, стоит, отвечают они же.
“Кроме того, у нас свободный выход в Средиземное море”, – убеждает себя Я. На то же намекают Соседи. Насилие рождает насилие, говорят агитаторы из Лагеря Вечного Мира.
К Я. с женой приезжают знакомые, они уже двадцать лет в стране, их отношение к местной политике отличается завидной уверенностью.
– Дерьмо и те и другие, – характеризуют они кратко оба соперничающих лагеря, – но голосовать нужно за кого-то одного из них, иначе снова будет ничья, и Клерикалы сдерут максимальную цену за коалицию с одной из сторон.
– Ага, значит, еще и Клерикалы, – продолжает путаться Я.
Чтобы все-таки разобраться, он начинает ходить на партийные митинги соперничающих сторон, устраиваемые для новых репатриантов. Лагерь Вечного Мира привозит тяжелую артиллерию – профессор из Иерусалимского университета читает им добротную лекцию о международном положении. Сын известного писателя на идише, расстрелянного Сталиным, стремится убедить их в неизбежности компромисса. Он объясняет, что Экс-Социалисты тоже за рынок, но только с большими отчислениями в социальную сферу. Что ж, понятно. И пожалуй, убедительно. На встречу с сыном писателя их везут на автобусе в какое-то очаровательное местечко, сын писателя между прочими аргументами приводит им и такой: как любой механизм, так и еврейские мозги не могут работать без смазки. А лучшая смазка для
