заключил Б.
И еще одну короткую записку напишет он своему начальству, вспоминая о Вене. Такой существенной кажется ему добытая информация, что даже в этом письме он использует кодовые обозначения. В Австрии, пишет он, проживает примерно такое же количество людей, что и в Еврейском Государстве. Устойчивость же его покоится не на количестве населения, а на архитектурном стиле на букву Б. и шоколадных конфетах под названием “Моцарт”.
На третий день, под самый вечер, когда Я. и Баронесса, закончив работу, спускались по ступеням лестницы парадного входа Центра, на ближайшей к зданию остановке затормозил трамвай, в вагоне которого явно происходило что-то не совсем обычное. Лица пассажиров, видные сквозь окна трамвая, были красные и возбужденные. Слова, которые они адресовали, по-видимому, кому-то около передней двери, сопровождались взмахами кулаков, у некоторых весьма увесистых, слова эти казались проклятиями.
В открывшейся наконец передней двери показалась виновница скандала, и В., Котеночек и, конечно же, полковник Б. мгновенно узнали учительницу музыки, о необходимости занятий с которой никто так и не решился рассказать Баронессе, как и о возможном прибытии учительницы и ее матери. Б. в своем отношении к пианистке все колебался, как всякий мужчина в его положении и возрасте, отягченный страхом перед разными ограничениями, которые непременно внесет в жизнь мужчины любая женщина.
Перед выходом из двери учительница, о страсти которой многими способами, скрытыми и явными, досаждать пассажирам трамваев памятно агентам “Мосада” из романа госпожи Е., обернулась, по- видимому, чтобы возразить кому-то из обращавшихся к ней пассажиров, хотя это обычно не в ее правилах. При этом она грифом висящего у нее на спине контрабаса сбила очки с носа пожилого гражданина. Но главный сюрприз был впереди – под конец она выдернула за руку из трамвая застрявшего там мальчика лет десяти в белом костюмчике для дзюдо. Двери трамвая закрылись и он тронулся дальше, а головы и кулаки в трамвае сначала синхронно разворачивались назад по мере движения трамвая, а затем вразнобой возвращались в естественное состояние, предписанное международным предубеждением всякому добропорядочному австрийцу, совершающему служебную или частного характера поездку в трамвае: голова смотрит вперед, а кулаки лежат на коленях. В это время мальчик поправлял на себе костюмчик, подтягивал поясок и вообще выглядел очень довольным. Было очевидно, что он уже многому научился у своей даровитой учительницы и в их совместном с нею передвижении по трамваю от задней двери к передней принимал самое горячее участие, используя навыки искусства дзюдо.
ПРОВАЛ ОПЕРАЦИИ
От неожиданности В., сняв шляпу и держа ее на отлете, нырнул под паранджу Котеночка, чтобы изобразить влюбленную парочку, как и полагается действовать в таких случаях революционерам, подпольщикам и разведчикам “Мосада”. Я., спускаясь по ступеням, увидел разъяренного турка, несущегося через дорогу с метлой наперевес на защиту неизвестной ему мусульманки, чьи честь и достоинство так нагло попирались на его глазах этим вконец оборзевшим русским охранником. Я. ринулся наперерез, но турок, перехватив метлу в правую руку, левой нанес ему оглушительный удар в ухо, от которого все поплыло в глазах Я., и ему стали чудиться голоса – сначала крик на иврите “шекель-ва-хэци”, потом русский мат, а позже турецкое бульканье и отрывистый немецкий пунктир. Откуда это вавилонское столпотворение, пытался сквозь шум в голове понять он. С матом, положим, понятно – это он сам, Я., приходит в себя. Бульканье и пунктир – это турок оправдывается перед обступившими их австрийцами. Но откуда здесь этот рыночный иврит? А-а, это, должно быть, семантическое отражение сильного удара в ухо, догадывается он. В его мыслях повергнутого интеллектуала-аналитика одна неточность, – это не просто австрийцы собрались вокруг них, они-то как раз поспешили отойти подальше от этих иностранцев, у которых и другого языка-то нет, кроме как материться по-русски и бить друг друга в ухо. Это наряд проезжавшей мимо полиции оказался на месте происшествия, как нельзя более кстати для поддержания австрийского правопорядка и совсем некстати как для турка, так и для агентов “Мосада”.
Еще тогда, когда Я. ринулся наперерез турку, Баронесса, со своего места увидевшая первой приближающийся полицейский патруль, махнула рукой, чтобы А. и как раз подошедший к нему со своими урно-мусорными указаниями полковник Б. убрались побыстрее и подальше с места разворачивающегося скандала. Захваченный врасплох, полковник Б. не придумал ничего лучше, как бросить на дорогу пакет с мусором, который не преминул опорожниться на улицу города Линца своим малопристойным содержанием, не подходящим не только ни одной из центральных улиц этого города, но и ни одной австрийской улице, на которой проживают ее коренные граждане. Он схватил за руку ничего не понимающего А., которому тирольская шляпа с пером закрывала обзор, и, еще больше разбрасывая мусор по проезжей части, потащил в направлении парка через дорогу прямо под колеса еще одного белого полицейского “Фольксвагена”. Тем временем учительница музыки нырнула в здание Центра и исчезла в нем вместе с мальчиком и контрабасом.
Баронесса сопровождала Я. на “скорой помощи” в местную больницу, а оставшиеся участники скандала были доставлены в ближайший участок на полицейских машинах.
Вот и предстала Котеночек перед австрийскими следователями, но Боже, в каком виде! Ее черный наряд скрывал ее сверху донизу от глаз следователей, которые, соблюдая приличия, даже не предложили ей снять паранджу, не говоря уж обо всем остальном, что было весьма кстати, так как позволяло скрыть, как горят у нее от стыда щеки и сбритый треугольник. Они только попросили предъявить документы. Из предъявленных В. и Котеночком фальшивых паспортов явствовало, что они граждане Австрии Райнер и Анна Витковски. Граждане Австрии не владели немецким, номера паспортов, введенные в компьютер, показали, что Анна убита более сорока лет назад, а Райнер является не ее мужем, как объяснили эти двое, а братом, отбывающим пожизненное заключение в венской тюрьме за убийство своей сестры Анны и их общих родителей. А. и Б. и паспортов предъявлять не стали, и полковник, чувствуя, что время работает против них и вот-вот появится пресса, заявил, что больше они ни слова не скажут, и попросил немедленно вызвать представителей посольства Еврейского Государства. Старший следователь с пониманием кивнул головой.
Атмосфера в посольстве, куда они вскоре были доставлены, была напряженной. Министерство Иностранных Дел и “Мосад” – в принципе одна и та же организация, но необходимость создавать громкие должности для политиков привела к тому, что у организации две головы, а двум головам на одном теле, собственно, и делать больше нечего, как ссориться друг с другом. Посол в Вене, как назло, был креатурой Головы Иностранных Дел. Особое раздражение вызвали у него их фальшивые паспорта.
– У нас, как всегда, не было времени на подготовку, – оправдывался полковник Б. – Нужно было действовать быстро, пока эти экспериментаторы не превратили нормального сионо-сионистского сверхчеловечка в какого-нибудь австрийского монстра. А в Австрии мы никого не знаем, кроме героев романов госпожи Е. Уж не прикажете ли мне, – начал тоже раздражаться Б., – выписать себе паспорт на имя Вольфганга Амадея Моцарта, а им (Б. кивнул в сторону В. и Котеночка) на имя Роберта и Клары Шуман. (Хорошо еще, что им не попалась Баронесса с ее запасным паспортом на имя Софи фон Пахофен).
Они бы еще долго могли так препираться, ведь эти препирательства составляют 90 процентов внутриведомственной и междуведомственной деятельности любых государственных учреждений, а еврейские госслужащие к тому же многословны и убедительны, так что этот процент легко может подняться даже до 91. Тем не менее Организация у них одна и Государство одно, и вот уже четверка неудачников поднялась на борт самолета Вена – Тель-Авив раньше других пассажиров. Чтобы сохранить то немногое, что осталось от их инкогнито, их размещают одних в бизнес-классе. Когда самолет взлетает, полковник Б. не заказывает шампанского. Когда он разливает по маленьким рюмочкам водку “Русский стандарт”, рука его дрожит от досады.
