— Но я подписала протокол допроса, что пыталась его убить!
— Это самооговор, — пренебрежительно махнул рукой Мирский. — На вас оказали психологическое давление. Сломали волю, и вы, как слабый человек, подписали бумагу, которую вам дали.
— Но меня опознали пять свидетелей. Правда, я не понимаю, как могли столько людей меня видеть.
— Девушка, не делайте мне так смешно! Если сейчас меня загримируют под Ленина и выпустят на улицу, тысячи людей узнают во мне вождя мирового пролетариата. И придётся доказывать им, что настоящий Ленин, как и прежде, лежит в Москве в Мавзолее, и никуда из — него не отлучался. Вас опознали в костюме цыганки, а побрейте меня, наденьте тот же костюм, меня тоже опознают. Кроме того, опознание проводилось не с несколькими подставными одновременно, а просто опозновали только вас.
— Они мотивировали это тем, что костюм цыганки только один и другого такого у них нет.
— Это их проблемы. Таким образом, свидетели опознали платье цыганки, но не вас. Необходимо было, чтобы свидетели составили портрет вашего лица до того, как было проведено опознание. То есть, имеет место грубое нарушение процессуального права. Повторить процесс опознания уже невозможно, так как на первом опознании свидетели уже запомнили ваше лицо. То есть, им внушили, что вы именно та цыганка, которую они видели. Но охранник схватил вас не в наряде цыганки, а в обычном вашем платье, в котором вы шли через двор. Так?
— Да.
— То есть, он схватил вас, потому что вы во дворе были одни, хотя это не факт. И ещё потому, что в подъезде, куда заскочил, он обнаружил сброшенный кем — то наряд цыганки. А если бы во дворе находилось в этот момент несколько женщин? Кого бы он схватил? Ближайшую к нему, дальнюю или ту, у кого ножки стройнее? И на этом строится версия покушения? А было ли вообще покушение? Может быть, это просто ловкий трюк, разыгранный в преддверие губернаторских выборов? Я именно так и понимаю — ловкий пиар — ход. Или есть доказательства, что это не так?
— Я не смогла объяснить следователю, что делала в подъезде…
— Катя, вы поправляли там сползший чулок. Вы же не могли это делать на виду у всех на улице?
Катя слушала его логически построения и удивлялась, как легко он разрушал обвинение, которое казалось ей полчаса назад непробиваемым.
— Я вам, Катюша, более того скажу. Вот такую фотографию мы показали свидетелям обвинения, и они опознали в ней ту самую цыганку.
Он показал Кате фотографию какой — то молодой женщины в таком же цыганском наряде, какой был у неё.
— Подобную фотографию показывали каждому свидетелю отдельно, при этом на каждой фотографии была совершенно другая женщина. И каждый свидетель опознал на своей фотографии преступницу. Все показания заверены нотариусом и на каждой фотографии стоит собственноручная подпись свидетеля.
— А кто эти женщины? — поразилась Катя.
— Понятия не имею. Это компьютерный коллаж. Костюм узнаёте?
— Костюм узнаю.
— И свидетели узнали.
— Борис Аркадьевич, так вас не Виктор Михайлович нанял? А кто?
— Вообще — то меня нанял, если можно так сказать, племянник моей жены. Вы его должны знать — это Антон.
— Антон? — поразилась Катя.
Эта новость была для неё неприятна. Если бы она знала это раньше, то никогда бы не рассказала Мирскому о том, что её изнасиловали. Теперь эта история станет известна Антону, и он никогда ей больше не позвонит и никогда больше с нею не встретится.
Но, с другой стороны, как она может на что — то рассчитывать, если сидит в следственном изоляторе по обвинению в покушении на убийство? Эта гамма чувств, видимо, отразилась на её лице, потому что Мирский накрыл своей ладонью её руку и мягко сказал:
— Катя, не отвлекайтесь на посторонние мысли. Давайте думать о делах.
Он пододвинул ей какой — то документ.
— Подпишите, пожалуйста, иск в суд на действия Лобова и взыскание с него и Дерягина двадцати миллионов рублей в качестве моральной компенсации.
— Лобов это кто? — удивилась Катя.
— Это охранник Дерягина. Ну, тот, кто вас задержал. А как же иначе? Мы строим правовое государство и не допустим, чтобы просто так хватали на улицах людей и тащили их в милицию, придумывая на ходу обвинения.
Мирский, улыбаясь, смотрел на изумлённую Катю поверх очков.
— А как же вы думали, Катюша? Мне ведь кто — то должен заплатить за труды? У вас денег явно нет. Антон тоже беден, как церковная крыса. Вот и приходится мне самому искать спонсоров, как сейчас модно говорить. А вот ещё одна бумага, в которой вы мне гарантируете пятьдесят процентов суммы, полученной в качестве моральной компенсации. И есть ещё один момент…
Мирский наклонился к Кате и прошептал ей на ухо:
— Судьям тоже надо жить, поэтому мы должны будем из этих денег отстегнуть и на справедливое правосудие.
Он рассмеялся, глядя на реакцию Кати, которая не могла придти в себя от изумления, и после подписи ею иска, сказал:
— Катюша, предположительно завтра мера пресечения будет вам изменена на подписку о невыезде. Так что наши дела не так уж плохи.
Катя возвращалась в камеру ошеломлённая этим разговором, не в силах поверить, что завтра будет дома. 'Неужели это действительно сбудется?' — думала она и только сейчас осознала невероятную справедливость выражения 'Это сладкое слово свобода!'. А уже на следующий день после обеда около выхода из СИЗО её встречали с цветами мать и Антон в окружении телерепортёров и видеокамер. Катя была поражена вниманием к ней прессы, так как, сидя в камере, не имела представления о баталиях, которые развернулись вокруг её истории.
Между тем, страсти кипели нешуточные: журналистское расследование нападения на Дерягина строилось на версии о том, что наряд цыганки подбросил в подъезд Лобов, охранник Дерягина. Эта версия, возникшая у журналистов с подачи опытных экспертов из службы безопасности компании 'Сибкомпроминвест', наилучшим образом отвечала потребностям жанра журналистских расследований, так как ставила под сомнение профессионализм следователей, вызывала уважение к проницательности журналистов и создавала условия для большого скандала, который должен был повысить тираж печатной прессы и рейтинг телепередач.
— Если наряд цыганки подбросил в подъезд не Лобов или кто — то из его напарников, то с какой же тогда целью он заскочил в подъезд, перед тем, как задержать идущую по двору девушку? — задавали вопрос журналисты следователю районной прокуратуры. Но тот на это ничего не мог ответить. Его попытка объяснить это интуицией охранника, вызвала у журналистов только лишь двусмысленные шуточки и следователь, понимая, что объективных доказательств нет, решил не портить с прессой отношения.
— Дело находится на стадии следствия, — заявил он. — И мне тоже не всё ясно. В Октябрьском райотделе милиции не совсем критически отнеслись к заявлению Лобова. И, кроме того, значительную путаницу внесло признание самой Панченко…
— Не признание, а самооговор, — поправила его Федотова. — Мы знаем, как милиция умеет выбивать признания из невинных людей! Никак не привыкнете к мысли, что у нас уже другое государство — правовое.
Бывшая адвокат Панченко, женщина среднего возраста и столь же среднего интеллекта, с ужасом смотрела на языкатых журналистов, которые цеплялись к каждому слову и интерпретировали все её высказывания в удобном для себя ключе. Спрятаться от них она не могла, так как доставали её и на работе, и дома по телефону, и караулили около выхода из СИЗО, где она встречалась со своей подзащитной. В
