подождете ли вы в кабинете вашего мужа?
Кабинет состоял из двух комнат, соединенных широкой аркой. Комната, в которую мы вошли, была, собственно, рабочим кабинетом Пола, а задняя была обставлена как гостиная. Ее так и использовали. Каждый день около четырех часов нескольких тщательно отобранных служащих отрывали от работы и собирали здесь на пятнадцать минут. Приглашение выпить чай со старшим партнером считалось громадной привилегий. Пользовались веджвудским фарфором, приглашенным подавали английский бисквит, и если кто-нибудь оказывался настолько глуп, что осмеливался закурить, его немедленно просили выйти.
— К сожалению, я не могу предложить вам ни одного женского журнала, чтобы скоротать время, — сказал Стив, вошедший вместе со мной в кабинет. — Но «Нью-Йорк таймс» здесь не переводится.
— О, прошу вас, не беспокойтесь обо мне, Стив, мне так неловко отрывать вас от работы! Большое спасибо за то, что пришли ко мне на помощь в главном вестибюле.
— Я всегда к вашим услугам! — Он одарил меня широкой улыбкой. При всех своих кричащих манерах, он мог быть очень мил.
Оставшись одна, я бесцельно подошла к окну. Посередине дворика стоял привезенный из Европы фонтан, а рядом, у пятифунтовой стены, высилась роскошная старая магнолия. Верх стены был утыкан железными остриями, усыпан битым стеклом, обнесен колючей проволокой и снабжен сигнализацией от грабителей, так как стена эта отделяла банк от аллеи Уиллоу и от внешнего мира. В стене была дверь, окованная сталью, с блестевшими под дождем тремя замками. Этот черный ход использовали редко, и только партнеры имели от него ключи, но Пол иногда находил удобным входить и выходить из здания незамеченным. Внутренний дворик был расположен так, что стены банка окружали его с трех сторон, а эта наружная стена завершала его четырехугольник.
Некоторое время я смотрела на распевавших у фонтана птиц, но, когда почувствовала, что начинаю нервничать, стала ходить по комнате, рассеянно поглядывая на книги, мебель и на произведения искусства. На письменном столе Пола царил порядок. На нем не было ни одной фотографии. В книжных шкафах, высившихся от пола до потолка по обе стороны камина фирмы «Адам», стояло множество книг, от банковских справочников до непереведенных изданий Гомера и Виргилия, а у окна, на столике в стиле «чиппендейл» поблескивала ваза неопределенного возраста и удивительной красоты, немое свидетельство симпатий Пола к античной цивилизации. На стенах висело несколько редких гравюр с изображениями старого Нью-Йорка, и отдельно, в рамке, документ о пожаловании земли Корнелиусу Ван Зэйлу из Нового Амстердама. Над камином с одного из лучших автопортретов жизнерадостно улыбался Рембрандт. Я все еще не могла оторвать глаз от блестящей игры масляных красок, когда дверь в кабинет снова открылась.
Я быстро повернулась, но то был всего лишь О'Рейли.
— Извините, госпожа Ван Зэйл, но ваш муж послал меня сказать вам, что будет занят еще полчаса. Может быть, принести вам кофе?
Ко мне вернулся мой гнев, перехвативший дыхание. Я позабыла про свою нервозность, страхи, забыла все кроме того, что меня унизили более чем достаточно для одного дня, и решила, что не потерплю унижения ни секунды больше.
— Господин О'Рейли, — решительно заявила я, — соблаговолите вернуться к моему мужу и сказать ему, что я должна говорить с ним немедленно. Это очень срочно.
Прямая спина О'Рейли недовольно согнулась, и хотя он открыл было рот, чтобы возразить мне, но счел за благо воздержаться. И в отчаянии молча удалился.
Спустя две минуты, когда весь мой страх отхлынул, сгладив справедливый гнев, дверь кабинета открылась, и вошел Пол.
Я встала. Мы посмотрели друг на друга. Его лицо было искажено гримасой волнения, причиной которого могла быть и озабоченность, но я подозревала, что это был признак раздражения.
— Ну? — проговорил он.
Внезапно я почувствовала, что лишилась дара речи, как Корнелиус, когда его стал допрашивать Пол. Охваченная болью, я порылась в сумочке, отыскала счет от «Тиффэйни», и трясущейся рукой вручила его Полу.
Он развернул листок бумаги. Взгляд его пробежал по словам и цифрам. На его лице не дрогнул ни один мускул. Наконец он резко сказал:
— Это ошибка.
— Ошибка? — я была вынуждена сесть. — Вы имеете в виду…
— Я расплатился наличными специально, чтобы это не попало в обычный ежемесячный счет. Я прикажу О'Рейли позвонить в магазин и все уладить. И прошу извинить меня, если это вас смутило.
— Смутило! — Я пристально посмотрела на Пола. Глазам моим стало горячо, а в горле стояла боль, но голос мой прозвучал четко и оскорбленно:
— Вы сказали «смутило»?
Пол молчал. Он посмотрел в сторону, проверив дверь и убедившись, что она закрыта, и провел пальцами по волосам. Это было первым признаком его расстройства — он всегда очень щепетильно относился к своему внешнему виду и следил за тем, чтобы не нарушить прическу невольным жестом.
— Может быть, вы лучше что-нибудь выпьете, — проговорил он, быстро подойдя к книжному шкафу, в котором был замаскирован шкафчик с напитками.
— Я не хочу ничего пить, Пол. Я жду объяснений.
Он снова провел рукой по волосам и оставил в покое шкафчик.
— Пойдемте в соседнюю комнату.
Мы сели на диван. Под большим зеркалом быстро тикали часы в фарфоровом футляре. Пол взглянул из окна на дождь, потом перевел взгляд на часы, на ковер, потом на чайный сервиз из веджвудского фарфора в стеклянной горке и наконец посмотрел на меня.
— Крестильная кружка имеет не большее значение, чем серебряная погремушка, которую мы послали сыну Стива, — проговорил он. — Это просто подарок. Моя связь с мисс Слейд прекращена, а к ее ребенку я не имею никакого отношения.
— Но ведь он ваш, не так ли?
Последовало молчание.
— Я не признаю его своим, — ответил Пол.
— Но…
— Я сказал об этом мисс Слейд с самого начала. Объяснился совершенно четко. Я…
— Вы нарушили данное мне обещание, Пол!
Мой ставший внезапно резким голос дрожал.
— Боже мой, неужели вы думаете, что я сделал это сознательно? — Он поднялся с дивана и зашагал взад и вперед по комнате. — Это была случайность, — быстро произнес он, — ужасная случайность. Я недооценил ни психологической потребности мисс Слейд в ребенке, ни ее безразличия к общественному мнению, осуждающему женщину, ставшую матерью вне брака. Я понимаю, вы должны считать совершенно из ряда вон выходящим то, что я попал в такой переплет. Но видите ли, мисс Слейд очень умна, тонка и воспитанна, и я совершенно не ожидал, что именно она окажется такой ослепленной эгоизмом дурочкой. Когда я понял, что в этом вопросе она не считается ни с какой логикой, было уже слишком поздно. Разумеется, я пытался переубедить ее, используя все мыслимые доводы, но логика бессильна против полной иррациональности. Когда я повторял ей снова и снова, что не смогу признать ребенка, она даже не подосадовала на этот счет, а просто согласилась с этим. Мы надолго поссорились. Я лишился покоя.
— Настолько, что решили возвратиться в Норфолк, чтобы провести с ней вдвоем еще три месяца!
Пол, как вкопанный, остановился перед камином.
— Сильвия… — Он снова сел на диван рядом со мной. — Это все в прошлом. Я покончил с этой связью, с мисс Слейд. Я вернулся домой, к вам. По меньшей мере, этого обещания я не нарушил.
— Но ребенок… ваш собственный ребенок… как вы можете считать, что с мисс Слейд все кончено, когда…
— Ах, право, Сильвия, не будем относиться к этому так романтично и сентиментально! — Он снова встал с дивана. Я почти слышала, как потрескивает от напряжения выдыхаемый им воздух. — Будем
