Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

Љак пробудившийсЯ орел. —

и

џ забываю мир, и в сладкой тишине

џ сладко усыплен моим воображеньем.

—еловека, проходЯщего странную школу, где его

любить, лелеЯть учат

Ќе смертные, таинственные чувства.7

Џушкин, в отличие от скептиков, не только знал такое несоциальное состоЯние человека, но его-то имел смелость почитать истинным, родным домом человека, его “сердечной глубью” (в первую очередь, конечно, собственным родным домом, пенатами). Ќесомненно, он скептически относитсЯ к возможности того, чтобы такое состоЯние было доступно каждому: как говорит его Њоцарт,

тогда б не мог

€ мир существовать.

Њир (“заботы суетные света”) существует как отвлечение от гармонии, от пенатов, от вещего сна, от глубины сердца. Ќо кто-кто, а не Џушкин пожелал бы этому миру скорейшего конца! Ћн любит представлЯть продолжение обыденной жизни и в собственном отсутствии — той же, в сущности, где его внук

‘ приЯтельской беседы возвращаЯсь,

‚еселых и приЯтных мыслей полон...

Ћтметим, однако: “мыслей полон”! Ћбыденный мир вовсе не глуп, у обыденного человека — каждого — “есть свой ум”8 . •удожнический труд (Я имею в виду, конечно, зрелого Џушкина) состоит в том, чтобы обнаружить в этих суетных заботах “смиренную прозу” — то есть, инобытие поэзии.

„алее, Џушкин в споре с “веком” не говорит, что истина высока (как это говорил „анте). Ћн говорит только, что возвышающий обман ему дороже. Ћн соглашаетсЯ, таким образом, на репутацию “глупца” в глазах века (и в собственных глазах тоже, ибо и он “дитЯ света”):

Ќо Я любЯ был глуп и нем.

‚ообще, безнадежнаЯ любовь, в верности которой провансальские поэты видели высочайшую мудрость, длЯ Џушкина — “глупость несчастнаЯ”. ‘оциальнаЯ лицензиЯ на подобное поведение кончилась; тем не менее, от этой “глупости несчастной” Џушкин не может и не хочет отказатьсЯ.

’акой же глупостью он мог бы, вероЯтно, назвать собственную неспособность разочароватьсЯ — по-баратынски — до конца, перестать надеЯтьсЯ на какое-то чудесное оживление, пробуждение от “хладного сна” (“џ думал, сердце позабыло”). ЌевероЯтные оживлениЯ разного рода, как известно, составлЯют один из архисюжетов пушкинских сочинений9 .

€так, Џушкин не опровергает открыто скептического представлениЯ о глупости, он только вносит в него коррективы. Ќапример, он требует разрешениЯ “глупости” (“глуповатости”) длЯ поэзии и поэта:

Љак жизнь поэта, простодушна.

‚ этом же смысле и красота, и красавицы не нуждаютсЯ в “уме”, то есть, мысли10 . ќто значит: чистое присутствие выше труда мысли.

Ќо существеннее другое. Џушкин отчетливо видит асимметричность скептического представлениЯ — и напоминает о другой, полЯрной стороне глупости, которую скептик совершенно упускает. Џушкин напоминает о том, что можно назвать глупостью негативизма, или неприЯтиЯ, или невериЯ, или тотальной критичности. ‘ловами Џушкина: о “глупости осуждениЯ, котораЯ менее заметна, чем глупость хвалы”.

ЏрибегаЯ к известному евангельскому совету, можно сказать, что Џушкин напоминает о том, что глупо не только не быть мудрыми, как змеи, — но и не быть простыми, как голуби. ќто глупо, потому что не отвечает положению вещей в мире — и, значит, обречено на неудачу (пушкинские сюжеты часто показывают, как права и в конечном счете удачлива оказываетсЯ благороднаЯ простота, а расчет и коварство проваливаютсЯ — хотЯ бы в “‚ыстреле” или в отношениЯх “хитрого” ‘авельича и простодушного ѓринева с Џугачевым, который, как и Џетр у Џушкина, представлЯет собой род стихии, “Ѓожией грозы”).

ѓлупо бездумно очаровыватьсЯ — но еще глупее не поддатьсЯ очарованию, не прийти “в восторг и умиленье”. „ва этих вида глупости можно проиллюстрировать беседой Ћнегина и ‹енского о сестрах ‹ариных: ‹енский совершает первую глупость, очаровываЯсь Ћльгой; Ћнегин, отстраненно понимающий цену ’атьЯне и остающийсЯ бесчувственным, — вторую.

ѓлупо бездумно доверЯть — но еще глупее быть “тонким”, то есть расчетливым и недоверчивым (примеры этому можно найти в сюжетике Џушкина); такаЯ тонкость, говорит он, несовместима с великой душой.

ѓлупо бездумно принимать — но еще глупее необдуманно отвергать. ‚опрос вкуса, то есть отбора и установлениЯ иерархии, важнейший длЯ Џушкина, решаетсЯ им как вопрос ума, “соображениЯ понЯтий”, а не безотчетных предпочтений. € здесь его суждение необыкновенно оригинально не только на фоне привычек его времени — но и нашего, не в меньшей мере. ‚едь и мы назовем “безвкусным” и “неумным” того, кто будет восхищатьсЯ €льей ѓлазуновым, — но не того, кто скажет, что он ничего особенного не находит в ‹еонардо! € мы если в чем откажем ‡оилу, то скорее в доброте или в порЯдочности, чем в уме — как это