заверещали за ушами, страшно тормозя. Он бросил фальшивку, “шоколадку” со сторублевками — одна к одной, — не подумав, что делает. И тут вошла Дустик, голая. Она протяжно, всесторонне блестя своей смуглой кожей, перелилась к плотной хрустящей пачке. У нее было грибосборное выражение лица. Но Помпи было куда отвернуться: в окно видна Кама. От внезапного броска взгляда все дома разбежались и легли по сторонам, а река встала вьющейся загородкой, но плотной такой. Когда он повернулся к Дустику, уже не было заметно никаких признаков денег.
— Надолго ты? — спросила Дустик. — Ко мне...
— Ну, лет на десять, а потом сядем и обсудим.
Дустик спокойно потекла головой вниз:
— Правильно, Марта пожила с гением, хватит, уступи...
— Доброслава Александровна когда придет? Кстати, бери ручку — пиши: отчества есть только у восточных славян! Значит, до сих пор еще — как бы сказать — память человека без границ плавно переходит в память рода. Странно... рудимент. Прогресс — это состояние духа, а не количество игрушек, облегчающих жизнь. Значит, мы не можем говорить об отсталости... По вертикали — слияние с предками, по горизонтали — страсть к беседам...
Невинные вещи сгрудились, они стояли, лежали, висели, тяжело стеная от ненужного соперничества, которого они сами не хотели. Серебряный восьмисвечник, видимо, давно унесенный каким-то комиссаром из разграбленной синагоги, недоумевал рядом с иконой Николая Угодника, а коврик с первой сурой из Корана был наполовину закрыт индийскими сандаловыми слониками. Трехкомнатная квартира была как бы вообще бескомнатной из-за толп и стай вещей, которые, казалось, уже вот-вот начнут висеть посреди единственно пустого пространства жилой кубатуры. Узорный кумган дагестанский... и Вася стоял на равных с ним, только узоры его были внутри. Бесшумно вошедшая Доброслава Александровна стояла и смотрела на Васю, как на очередную игрушку своей дочери. Не самую лучшую. “Не слишком он дорого мне обойдется”, — твердо решила она и дружески сказала:
— Ну, ребята, разгружайте сумку — будем ужинать.
Первые полтора года Дустик играла в то, что она записывает: хватала первый попавшийся продолговатый предмет и делала вид, что записывает мудрейшие высказывания Васи. Чтобы проявить смех ситуации, она сразу становилась маленькой, суетливой, каким-то жалким секретарским придатком. А потом снова вплывала в свое медовое бесконечное струение, и Вася был доволен почти до счастья.
А когда Вася в первый раз засобирался (это выглядело почти невинно: “Хватит, пожила с гением — дай другим!”), Дустик схватила настоящую ручку и эти слова записала. И дальше, не разгибаясь, несколько лет записывала за ним. Все же он был недоволен:
— Ты не производишь первичную селекцию. Скоро ты будешь урчание в животе моем записывать. — И колыхал всеми своими красивостями: экономно редеющими волосами и лицом с опрятно кристаллизующимися морщинами.
От Дустика он ушел к Лучику, у которой в паспорте стояло имя Любовь. Это случилось уже во время перестройки: тогда Вася издал свой первый сборник стихов и воссиял на весь регион, лучась на противоположные скаты Уральской гряды. В белых джинсах и белой рубашке, в моднющем пальто колоколом с одной пуговицей величиной с блюдце и со смуглотой лица, дающего отблески — теплые, чайные! — на белую одежду... он закидывал друзей, бывших жен, сына, жадно растущего ему навстречу, мелкими, но очень дорогими подарками: кольцами, часами, икрой. Это с его стороны был фонтан, а на каждого проливалось по дорогой капле, и поэтому не было впечатления пошлости.
Он открыл клуб поэзии “Орфей”, организовал фонд имени Смышляева, театр моды “Ганимед”, клуб любителей кино “Скамейка”, кооперативное издательство “Орфей тож”, мифологический театр, так и называемый “Мифотеатр”, издавал ежеквартальник “Урановый век”.
Пил он реже, но больше и страшнее. В это время в Перми у Помпи появился соперник: Автомедонтов. Сквозь него мерцало что-то дымно-светлое. Казалось: внешняя сдержанность обуздывает могучую натуру. Это впечатление подкреплялось сине-черной шершавой огромной бородой, самой мудрой частью его облика. Потолкавшись два года в Москве на каких-то литературоцентричных курсах, он привез бумагу с грифом Министерства культуры и с настоятельной просьбой выделить средства на театр-студию и еще на какое-то тоже издательство и даже галерею. Ходили слухи, и все их с удовольствием повторяли, что в столице Автомедонтов подвлюбился в зама министра, но вы не вздумайте подозревать нетрадиционную ориентацию: он подсыпал с женщиной, увядшей в своих надеждах и временно ожившей, когда мудрая борода склонилась над ее жизнью.
И бумага с грифом принесла Автомедонтову много средств от администрации города и области, все газеты напечатали интервью с новоявленным культуртрегером... Не появилось никаких студий, галерей или издательств. Недаром предки предупреждали, что буйное покрытие волосами имеет волшебность, так вот, Автомедонтов волшебным образом втянул все эти деньги в себя так, как будто бы они к нему никогда не поступали.
Помпи был приятно возбужден, когда появился Автомедонтов: конкуренты украшают жизнь — но он и не расстроился, когда Автомедонтов исчез, потому что не заметил этого (был в белой горячке).
Вообще Вася был последним, кто в нашей компании переболел ею. Однажды он увидел огненные полотнища за окном. Они были скомканы в виде голов. Эти три головы сначала подошли к нему яркой текучей поверхностью, а потом по рассеянности развернулись тылом и сзади оказались пустые, как гипсовые отливки. Они не могли к нему пройти сквозь крестообразные переплеты и с той стороны спрашивали: “Ты нашел нам игрушку?” Вася боялся, что в эти минуты Лучик повернется к нему спиной — а внутри она тоже выеденная! Лучик оказалась сзади целой, но это нисколько его не успокоило — ведь любой мог оказаться с той стороны пустым. Это ожидание было нестерпимее всего. Тело Васино, ничего не понимая, реагировало на опасность, добросовестно потея, чтобы охлаждать кожу...
Эти пустотелые головы все-таки пустотелый-то ум имели: они оставили свои попытки проникнуть через окно и решили сочиться через стены. Они были какие-то деловитые, и от этого становилось еще невыносимее внутри, эти вспыхивающие головы, с канцелярскими гримасами. Словно они пытались пробиться к Васе, чтобы перелистать его, как картонную папку. И от этого перелистывания ему бы не поздоровилось. Одна, главная, голова распласталась по стене и образовала фреску, нарисованную как бы светящимися мелками. Ну, так мне и надо! А одна подчиненная голова хриплым голосом обвиняла: “Марту ты ударил тогда, помнишь, нет?! А сыну-то ни копейки не давал, пока с Дустиком жил!” — “Но я, я позавчера купил ему дубленку!” — заорал Вася.
Власти только-только дали ему двухкомнатную квартиру, он еще не знал соседей... Длинный бесконечный железный стрекот начал раздирать воздух во всех направлениях. Вася подошел к двери и распахнул. А сосед, в пижаме, оплывший слегка, видимо, только начинающий свой путь к “мультикам” алкогольной зависимости, спросил:
