— У вас что тут — расчлененка? Кто кричал?.. Ну, пойдем и примем на грудь. Николай. Я тут вагон сахара обмываю. — И уже совсем понимая, сочувственно: — Пошли, полечимся!
В ту же секунду Вася понял: он не будет никогда уже больше пить... что он организует группу анонимных алкоголиков, где всех вылечит (желающих и не желающих). А за окном два последних трансцендентных жителя, подергивая обрубками шей, сделали последнюю попытку вломиться к Васе, но гримасы размазались, и их развеял ветер.
* * *
Все началось со щелчка диктофона. Московская гостья, поуютнее устраиваясь, расцвела детским счастьем: “Сижу в хорошей пермской компании, а этот предмет японский за меня сам всю работу делает”. Но Екатерина Лях тут вся взорвалась:
— Что можно записывать — какие вечные истины у Помпи! Вася, — обратилась Екатерина, — я вижу, вы сегодня не пьете, в чем дело?
— Я теперь никогда не пью и вам не советую. — На лице Васи двигались тени нежности ко всем, сожаления, ожесточенности.
Уже третий час ширилась вечеринка в доме Вязиных. Она уперлась в стены, пол и потолок, а потом беззаботно стала шумами по всему дому разливаться.
— Ну, а вспомните брак в Кане, где Сын Божий превратил воду в вино... если бы он был сторонник Горбачева, то превратил вино бы в воду! — Вязин собрал компанию, чтобы московская гостья, зам редактора журнала “Мета”, пообщалась с пермской мыслительностью, да и назрела уже гроза веселья, которая должна была разрядиться через людскую густоту. (Были все свои, включая университетских Расима и неизбежного во всех компаниях Брусникина, а также Екатерина Лях, с которой Софья дружила редким пунктиром — через полгода. Кроме того, Помпи пришел с заметно покрупневшим во все стороны братом Петей, который заглянул в Пермь на своем отпускном пути до Карловых Вар.)
— Помню, — Екатерина сделала взмах рукой, будто извлекла высшую ноту из арфы, — лежали вы, Помпи, посреди теплой лужи в парке Горького и читали свои стихи. Вы были так человечны тогда. Ивы, как райские видения, тихо струились над поэтом. А сейчас! Какой у вас монолитный голос. — Она трубно пыталась воспроизвести Васю, взревев: — Я НЕ ПЬЮ, и ВЫ НЕ ПЕЙТЕ! Нет, в луже вы были гораздо милее.
От нее повеяло победой: Екатерина кинула окрестный взгляд, призывая всех потихоньку потягивать из бокалов и слушать ее дальше. Тут Помпи сказал:
— Мадам, вы сейчас в климаксе, поэтому в кризисе. — На слове “сейчас” его голос дрогнул, давая надежду, что потом вся эта спесь у нее пройдет (и она присоединится к непьющей партии Василия Помпи).
Ну, столкнулись два меча: лязг, искры и молнии! Они с мучительным удовольствием отдались полуспору, полувойне. По-гречески, кстати, полемос — это и война, и дискуссия.
— Да надо распять братца на диване да влить в него двести граммов спирта “Рояль”, — с густым смехом предложил Петр — работа начальником частной охраны склоняла его всегда к простым и резким решениям.
Влад Вязин пошел на кухню и прополоскал мозги раскинувшимся на полмира закатом. Природа, как домашнее животное, словно говорила: смотри, как я хороша. Природе был нужен Вязин-человек, и Влад начал стыдливо чиститься от бурьяна, проросшего в нем от мутных перепалок. Вязин вернулся, когда Софья кудахтала:
— Нет, нет, ничего не надо вливать. — Она то приседала низко к земле, то с хлопаньем взлетала к люстре. Вязину тут же захотелось закогтить Василия и Екатерину и слегка полетать, а потом усесться на утесе шкафа и...
А Маринка Кондеева звонко и умиротворяюще пела:
— Не надо обижаться на Помпи! Это поэт, это творец, завтра же все будет выложено в стихах! Он просто все сейчас проговаривает сырой прозой.
Брусникин грустно бормотал:
— Выпил я “Роялю”, и стал я роялист.
Тут солнце заходящее вмешалось, как заботливый врач, и немного удалило излишки спирта испарением, а то уже компания начала створаживаться. Московская гостья сидела, оказывается, с рюкзачком за плечами и мигала аристократически-бесцветными веками.
— Ну и жара, — сказала Екатерина низким голосом, трогающим мужиков за гениталии.
— За такой жарой люди ездят на юг, большие деньги платят, — пискнула Лучик. — А здесь задаром берите!
— Люди не ценят, что даром дается, — не утерпел Расим.
— О русский мятущийся человек, это его качество привело к расцвету русской литературы, за которую давно пора выпить!
Вязин не успел опрокинуть рюмку, как Помпи выдал встречную истину:
— Россию пропили! Оглянитесь вокруг, посмотрите на эти тела — павших от алкоголя!
И как будто все вокруг стало прозрачным, и все увидели: по покатой поверхности России тут и там лежат проспиртованные тела, иные еще слабо шевелятся, пытаясь выразить особенность русской души.
— Но с радости-то можно выпивать? — поддержала мужа Софья. — Радость реже, чем горе, поэтому с радости не сопьешься.
Помпи построил наступление так: ах, радость, дионисийство безразмерное, а вы знаете, Дионис — какой дух? С рогами! Чем заканчиваются вакханалии? Разрыванием живых существ!
— Все-таки в луже вы, Василий, смотрелись репрезентативнее, — протрубила Екатерина. — Да и врачи
