побежали мураши вот с такими челюстями огненными!
— Надо всем позвонить — организаторам митинга. — Неведомая бодрость охватила Валуйского. — Все- таки какая-то Сила за нас, если так повезло...
Серафима озабоченно посмотрела на мужа: наверное, голову-то сильно сотрясло!.. Так, кого из знакомых врачей вызвонить? Павла Ивановича. И вот что: в клуб “Диалог” Смирину позвоню, он поможет, у них там все активные люди собрались, подскажут.
На другой день вдруг начался ремонт фасада их дома.
Все рабочие сошли с плакатов: бодрые, со здоровой загорелой кожей, в новеньких спецовках. И самый из них красавец неубедительно играл бригадира. Он постучал в балконную дверь:
— У нас тут люлька застряла, будем ходить через вашу квартиру! Материалы-то надо носить.
А Валуйский спросил: как это так — начали ремонт дома с середины фасада? Ни справа, ни слева!
— Особо аварийная здесь стена, — объяснил могучий “бригадир”, а взглядом причислил их то ли к причине аварии, то ли к ее результату.
— Вы с ума сошли — топать через нашу квартиру! Один раз пройдите, а потом обходитесь как хотите.
Бригадирская злоба, видимо, была расписана по служебному сценарию:
— Тогда вас будут шесть, десять машин гонять по двору.
Серафима выступила с ответным злобным словом:
— На такой высоте работаете сегодня и ничего не боитесь! Бога вы не боитесь — он с вашей люлькой знаете что может... сделать?
После разговора “ремонтники” продолжали болтаться в люльке, чем-то громко шаркая в стену, а в это же время приходили из домоуправления с пожарной инспекцией, потом заявились газовики, к вечеру пришли трезвые сантехники. Чтоб сантехники, к вечеру, трезвые? Страшный прокол! Сколько же они “жучков” навтыкали, говорил Валуйский.
Вязин, Помпи и Р-в приехали к восьми вечера и предложили:
— Может, нам здесь остаться на ночь?
— Да у меня “Карбозоль” припасен: сразу в глаза, и все. — И Валуйский слабым колесом выгнул грудь, а взглядом, как грозным гвоздем... ну, тут все сразу замолчали.
Тогда Вязин и Помпи начали сладострастно бить в стены и кричать: ничего, господа стукачи, если оглохнете, то вам дадут пенсию!
Потом они замечтали, каждый о своем. Вася: вот бы найти хоть один жучок и загнать. А на эти деньги можно издать книгу молодого какого-нибудь пермяка. А Вязин: вот бы исследовать процент больных вуайеризмом в КГБ... в детстве, наверное, эти мерзкие подглядывали за родителями в постели.
На партконференцию вместо УстрИцы поехал глава “Саланга” Т-ник. Потом на клубе “Диалог” он рассказывал своим безликим, но громким голосом (будто он все, кроме силы, оставил в Афгане):
— Ельцин слезно попросил реабилитировать его еще при жизни. Тут само собой что-то случилось. Без всякого сигнала люди пошли к Борису Николаевичу. Много! Я тоже вне себя выскочил и побежал с балкона по лестнице... Но сразу бодрые ребята в штатском профессионально выкрутили руки и бросили в комнату без окон. Там таких дверей много — по бокам лестницы. Представляете: меня — представителя миллионной Перми — затолкать в комнату без окон, практически — карцер! Но и других в это же время заталкивали. Всех рассосали по одиночкам.
— Так вот вы лично-то... зачем к Ельцину пошли?
— Ну как... защитить, тепло свое передать.
— А когда вас выпустили из комнаты без окон?
— А в перерыв... молча. Бешенство кипело, не помню: сидел я там или ходил, вроде ходил... и сразу побежал Бориса Николаевича искать: пусть не думают, что афганца можно запугать! Руку ему пожал.
Вот какое пересечение сил было, выходящих из груди — из множества грудных клеток, из сердец высоковольтные токи к Ельцину тянулись: на, включай, где твои провода?! А он, сами знаете...
Мы потом хотели подойти к Т-нику, узнать все в мелких деталях: была ли у него только мысль сопротивляться, когда заталкивали в комнату без окон, или он в самом деле начал дергаться в крепких руках. Но вокруг него на два метра стоял все время словно фрагмент афганского боя, который он выломал и унес с собой из-под Кашгара. Казалось — приблизишься и услышишь взрывы, дикие крики, стоячая волна ужаса исправно продолжала им выделяться. При внешнем спокойствии и сухой уверенной силе. Мы не смогли через это прогрестись — через невидимое дрожание и воздуха, и неба, в общем — через эту портативную часть Афганистана, которую он носил с собой...
Лестница в Домжуре роскошная, в имперском мраморном стиле, пока спускались (после “Диалога”), тоже наговорились. Десять человек в ряд шли, с удобством заглядывая в лицо друг другу. Вязин дал камертонный настрой: читали ли поэму Кальпиди “Правила поведения во сне”?
— Это голый Бродский, — сказал Помпи.
— А я вот о своем сне расскажу, — прервала его Серафима. — Странный сон. Я — шар такой, текуче- твердый, плавающий в океане. В бескрайнем. Изнутри на полюсе рождается вещество в виде лица и стекает вниз. Много лиц. Живых. Они все рождаются, выпукло спускаются, касаются поверхности океана и начинают плыть, как пена... К чему бы этот сон, странно?
— А все просто, — сказал немного невнятно Помпи, вдруг разволновавшись. — Все эти лица — мы... жаль только, что начали расплываться в океане жизни.
* * *
Вязин смотрел на зуб Маринки Кондеевой. Лет двадцать тому назад на верхнем резце была уже
