раз... смолчать мне.
Они так долго рассуждали, и наконец стало хорошо, что душа в душу говорят.
...Когда Помпи издал книгу Вязина, в предисловии он написал: “Куда мы отнесем нашего доморощенного мыслителя? Ведь провинциальной философии не может быть по определению: мышление есть магистраль. Одну обезьяну научили сортировать фотографии. Изображения людей она клала в одну стопку, а животных — в другую. Когда же дошла до своей фотографии, то замерла, а потом бережно положила ее в стопку с людьми! Так и наш Вязин — относит себя к профессиональным философам...”
Вязин не поверил, что так напечатано, и зачитал вслух жене. Дал ей книжку, потому что была слабоумная надежда: не померещилось ли!
— Это с обезьяной сравнивается он, Помпи... или я?
— Ты хоть на секунду можешь представить, что он себя с обезьяной сравнит! — вскинулась Софья.
Влад надеялся, что они долго будут это обмусоливать и вся энергия обиды уйдет в рассуждения:
— Значит, так: автор вступиловки — Василий Помпи... а ведь на днях приходил, когда девочки плакали, что по Серебряному веку училка заставляет учить про гнойные небеса Гиппиус. Вася их удачно успокоил: “Вам Зинку Гиппиус противно учить, а нам было противно о пионерах-героях, малолетних иудах в галстуках, закладывающих своих отцов-кулаков... Ничего ведь в жизни не меняется. А наше дело маленькое — сопротивляться”.
Софья прикинула: в это время предисловие было уже написано — про обезьяну и Вязина! Да и книжки уже были развезены по магазинам.
Сосуды Вязина за время разговора несколько раз подвергались испытаниям на высокое давление: лицо волнами синело. Утешительным тоном жена говорила:
— Да ничего. Это же обычно, что гонимые превращаются в гонителей... правда, не до такой степени, чтобы всех в округе выкашивать.
Влад представил, как защитные шипы превращаются в когти... сначала втяжные, чтобы не оцарапать друзей. А потом все экономное Васино тело поросло когтями алмазной твердости. Они даже не убираются, еще каждый снабжен самонаводящейся системой: ищет добычу, когтит и приносит.
Неизвестно, куда бы Влад уже унесся, а дочь в это время уже пришла, сияя, умудрившись одновременно швырнуть по всем направлениям сумку, вторую обувь, шубу, варежки.
— Что, Глаша?
— Мы победили! Пошли к завучу и показали мое сочинение, где я написала, что ни за что не приму, как Гиппиус учит: равно добро и зло хвалить! А учительница написала: “Откуда у тебя, Глаша, столько злобы и нетерпимости?” Завуч ужаснулась, и эту сатанистку загнали снова в ее пединститут...
Вечером Влад сказал жене:
— ЕСЛИ БЫ МЫ БЫЛИ ТАКИМИ УЖ ХОРОШИМИ, ТО И ДРУЗЬЯ БЫ У НАС БЫЛИ ДРУГИЕ, и Вася бы нас не предал. — И тут же болезненно вскрикнул: — Ну какое он удовольствие получил, так обидев меня... но люди делают то, что нравится. То есть он специально сие написал.
— Небольшое удовольствие, — сказала Софья. — Но, значит, других удовольствий у него уже нет, иначе бы не разменивался.
Софья и Влад друг другу не сказали, что ждут: вот-вот придут Вася с Лучиком, объяснят, зачем эта странность была сделана. Вязины неловко переглядывались, невпопад. И какая-то боль незнания другого... мучила их. Вдруг бы вот Васе стало стыдно, но нет — свою долю стыда он на них переложил безмятежно.
А мы, думал Влад, не останавливали его! Как дети, хохотали, когда он рассказывал про свои подвиги. В переполненном автобусе вез три пачки книг своего издательства, на него наехал мужик:
— В такси надо ездить с таким грузом!
— И тебе в такси надо — с таким пузом! — парировал Вася.
— А еще в очках!
— Зато у меня не зачах! — опять нашелся Вася. — А у тебя, как у арбуза, сохнет отросток, вот ты и злишься!
— Я злюсь на вас, коммерсантов, что жизни не стало... от продажи выручку имеете, а туда же — в общественный транспорт с сумками!
Составитель сборника рассказов “Фалернская чаша” (эти книги вез в пачках Вася) — тот самый Пикчурин, который когда-то своей властью ректора исключил Помпи. Но в первый-то раз не исключил, и Вася помнил про это доброе дело, а может, ему нравилась скандальность издания, где в каждом рассказе появлялись золотистые изысканные юноши...
Вот стоит Влад Вязин перед телевизором, разминая больную ногу: у него очередной приступ остеохондроза. На экране Чубайс, внезапно снятый президентом со своей должности:
— Зато какое письмо в свою поддержку я получил сегодня от пенсионера из Петрозаводска! Так что... вот... ждем, товарищи, ваших писем!
Софья (гейзер с годами ушел внутрь, и наружу лишь изредка прорывался пар) разволновалась:
— Что-то в этом есть, раз всем хочется народной поддержки. И Чубайсу. А ведь что ему народ? Что ему Гекуба?
Вязин, доведя растяжку до немыслимого болевого угла, ответил, кряхтя:
— А Бродский тоже говорил: в ссылке идет на разнарядку к бригадиру — по чавкающей грязи в шесть утра... его утешало что? Что в это же время полдержавы идет так же на разнарядку.
Влад сделал паузу, давно привычную, чтобы туда ворвался голос Помпи, цепляющийся, как бы весь в колючках. Но тут Влад спохватился, и внутри что-то ухнуло вниз, в пояснице хрустнуло. Никогда уже этот
