— Ты в самом деле идешь в дворянское собрание? — спросила жена.
— Слушай, женщина, чем я тебе не князь! — сказал он, пуча очи.
— Но... сам мне рассказывал, что дед твой пас скот, когда их сослали с Кавказа.
— С клиентом я встречаюсь, неужели непонятно! Он хочет, чтобы я съездил в Саратов... Там, в детстве еще, его отец приводил часто к одному особняку, в советское время, и говорил: “Запомни: это мое самое любимое место”. Теперь мой клиент подозревает, что родовой был особнячок-то... графский.
Год назад Эльбрусович дал объявление: “Помогу написать историю вашего рода, фирмы, коллекции, туристических походов и т.д.” С тех пор он с утра до вечера бегает по городу и, как положено, в поте лица своего зарабатывает на прокорм семьи.
Зазвонил телефон. “Нет, это не аварийка, — ответила жена. — Я с ума сойду скоро; каждый день спрашивают аварийку”.
Снова зазвонил телефон. Лицо жены поразило Гамлета американской улыбкой, не гармонировавшей с морщинами, приобретенными за годы советской жизни. “Казбекович, тебя!” — сказала она. “А кто?” — удивился он.
— Голос жизни.
— Твой голос, Вита, — он погладил догиню, на самом деле не на шутку испугавшись; неужели жена в самом деле сошла с ума от черной жизни (как сошла ее подруга Любочка)? Или... она стала так образно выражаться? Каждый звонок, конечно, есть голос жизни. И вдруг его осенило: Казбековичем жена называет его, когда звонят женщины, а его две однокурсницы работают в газете “Голос жизни”.
— О, это Елизавета с ее невидимым венком на голове? — Эльбрусович медленно выбирался из кресла — после болезни все трудно; ручка кресла — не ручка, а словно гора, которую надо преодолеть.
— С венком чего? — ревниво спросила жена.
— С венком цветов... душистого горошка. Да! Я слушаю, Елизавета. Выборы на носу — кто же этого не знает, и стала доверенным лицом Степняка — поздравляю, подзаработаешь! Ну, куда я — со своими обносками мыслей в вашу известную газету?
Ольгуша толкала его в бок: проси аванс — Игнату нужно одежду покупать!
— Если сегодня вы дадите мне аванс, тогда я... Обещаете? Хорошо. Ну, не зови меня Гамлетом, я ведь окрестился — Гурий. А никто не может привыкнуть. Можно просто Эльбрусовичем.
Жена забрасывала внутрь себя таблетку кетерола. От волнения у нее начинает влом болеть голова. А сын разлегся уже на диване — его любимая поза. Да и не поза уже, а позиция. Тело Игната разрасталось в квартире, а ведь казалось, только вчера подбежал (ниже стола): “Папа, папа, а что такое Декарт?” — “Не что, а кто...” Ничего не ценит, столько в него вложено! Стоп, стоп... Самое важное в жизни не ценится — Бога распяли, а нам-то чего ждать? Целуя жену перед уходом, он так сильно стукнулся очками об ее очки, что искры полетели.
— Ольгуша, прости, — он боялся, что глаза у нее на затылке бантиком завязались. — Ну, с Богом оставайтесь!
— До вечера. С Богом!
Он пошел, процеживая мир сквозь сети нейронов и улавливая крупицы красоты. Розовые кисели пара от теплоцентрали, колыхаясь, шествовали под выбитыми в синеве ветками. Но вдруг посреди рассвета появился бомжевидный Игнат. Что за странность такая: посреди рассвета — Игнат, а посреди Игната рассвета ни разу не увидел... “Давайте выпьем за то, чтобы как можно меньше было бомжей среди людей, животных и растений”, — мысленно провозгласил он тост. Стало полегче. И шрамы на Игнате — все развеялось, прошло. Старушка на перекрестке обличающе бормотала:
— Машины, гады, летят, как настеганые.
А он любил уральских старух! Поэтому, когда в автобусе их стал оскорблять пьяный мужик (“Все-все, снимайте трусы, я буду вас сейчас иметь!”), Гамлет почувствовал, что какие-то огненные прутья заходили внутри. “Животное, прекрати!” Мужик стал пробиваться ближе — они словно плыли навстречу друг другу в густой жидкости. И тут автобус лазгнул, распахнул двери. Эльбрусович схватил мужика за волосы и выбросил вон. Но в это время сзади нажали, и он сам тоже выпал, вытянутой рукой влетев мужику в рот. А тот с готовностью укусил! Эльбрусович успел вырвать руку и запрыгнуть обратно в салон. Палец пульсировал. Мысль о СПИДе появилась сразу: вдруг мужик болен? Чтоб он так жил, как пульсирует укушенный палец, пожелал мужику Гамлет. Он почувствовал такое огромное одиночество, словно для него не хватало всей души, словно вот-вот через край перельется. По счастью, тут подъехали к его остановке. Он бегом добежал до редакции и сразу кинулся в туалет: мыть руку. Мыл-мыл, СПИД не СПИД?..
Нужно было подняться по мраморной лестнице. Навстречу крепкие ребята тащили сейф, безжалостно распахивая ступени. А могли бы войлок подстелить. Гамлет любил это хозяйственное чувство, в нем возникавшее. Он повеселел, когда начал рассекать вкусные запахи из ресторана “Санчо” (Елизавета обещала, что его тоже будут кормить). В конце коридора нашел табличку: “Голос жизни”. Вошел. Елизавета поправила свой невидимый миру венок на волосах: проходи — Людовик сейчас, мол, освободится.
— Людовик — это прозвище Степняка?
— Нет, ты что! Степняк — это хозяин, а Людовик — Люда, моя одноклассница. Главный редактор, — и тут на него пролилась трогательная песнь о дружбе Гриши, Лизы и Люды с первого класса (как жизнь их разводила и сталкивала, а вот сейчас прижала друг у другу с необыкновенной силой в редакции газеты).
— А кто мне аванс выдаст?
— Гриша прикажет, насчет этого не волнуйся. Деньги у Григория Степанова есть. Он ведь еще в школе стал комсомольским деятелем, так что сам понимаешь... все мы родом из детства.
— Все мы уроды из детства, — бухнул Гамлет, но поймал останавливающий взгляд Елизаветы: мол, понимаю, ты про комплексы — у всех они из детства (тут в ее взгляде словно проплыла целая картина симпатичных большеголовых и большеглазых уродцев с разными комплексами), но если ты меньше будешь ляпать здесь такого, больше сможешь заработать для своей семьи. “А ты все такая же: золотой характер, бесконечный парламентер”, — подумал он. А услышал следующее:
— Тем более что Степняку “рыба” нужна! По гороскопу. Вот мы про тебя и вспомнили. Есть прогноз, что
