То, что хочется забыть
Настя хотела убить Ладу, а потом аппендицит хотел убить Настю. Гюго бы тут написал главу, полную содроганий сердечной мышцы, а один из соавторов этого повествования тоскливо заявил:
— Там был дежурный врач, который ночью спал и не хотел идти к умирающей Насте, хотя Света стояла перед ним на коленях. Его можно описать, но не хочется о него пачкать русский язык!
— Ты опиши лишь бестеневую лампу в операционной, нестерпимый блеск инструментов, кровь...
— Не будем. Опишем, как хирург вынес Настин аппендикс: черный, нефтяной, словно набитый черноземом... мол, никогда такого не видел! И что у вас ребенок ел все детство?
— К душе Насти это не имеет прямого отношения. А что она говорила тогда?
— “Цвета, я никогда не забуду, как ты спасла меня, но вы не берите бурята... умного”.
— Сентиментальность — слишком сильное оружие, его нужно использовать в микроскопических дозах, а не заливать ею мозги читателей, как лавой... Напишем лучше, что произошло далее.
— Настя уронила Сонечку с качелей. На юге. Ты побледнел, а ведь это была не беда, а чудо! Соня не дышала, но в это время и в этом месте — подумай! — оказался единственный человек, который умел делать искусственное дыхание. И он спас Соню, значит, она очень нужна в этом мире.
— Но полная потеря зрения!
— Она уже через сутки все видела. Зрение вернулось.
— Почему Света разрешила им качаться на этих качелях, когда за неделю до этого на них насмерть убилась первокурсница?
— Именно что Света запрещала! А Настя же расторможенная, ей Соня кричала: “Остановись — у меня голова закружилась!” И Антон кричал. Даже старушки со скамейки и те орали, чтоб остановили качели... Но Настя еще сильнее их раскачивала... Света когда прибежала на зов, Соня уже была на коленях у тренера, но надо же “скорую” вызывать и прочее. Лишь через год Света спохватилась и захотела найти того тренера, отблагодарить, но его уже не было в живых. Машина перевернулась, на которой он ездил за спортинвентарем... Вот так. У него запоминающаяся фамилия: Простосердов.
В больнице Соню увели в процедурную, чтобы сделать внутривенно хлористый кальций, а потом оттуда медсестра выходит, а другая спрашивает ее: “Ну что?” — “Кончилось”. Сердце Светы, конечно, остановилось. А медсестра продолжает: “Немой заговорил!” — “Заговорил? Вот и немой...” Это очередная серия по телевидению шла. Закончилась просто серия, телевизор-то стоял в процедурной.
— Ладно. А Настя что?
— Настя все повторяла два дня: “Я вся обескожуренная! Цвета, я вся обескожуренная”.
— Ну понятно. Хотела сказать “обескураженная”, но умишко-то слабенький. А Света дальше что?
— Дальше интересно. Перед поездкой на юг не было денег. Мишу в очередной раз лишили премии, наверное. А Василий же зарабатывал в своем военном институте кучи денег. И хвастался. И Ивановы у него попросили двести рублей взаймы, а он отказал. “Я не хочу рисковать”. — “Да мы тебе вернем долг, а если не вернем, то это будем уже не мы!” — “А вдруг у вас не будет, не хочу так рисковать!” — “Но мы вот рискнули — Настю взяли, а ты!.. Мы тебе не простим этого никогда!” — кричала Света.
А деньги дали родители йога Андрея. Он попросил, и они запросто... И вот тут, в приемной, когда Сонечка уже живая, но еще слепая, Света помянула добрым словом Василия, что не давал денег, мол, не он сам — он выполнял волю судьбы, а Андрей... он зря дал... Тем более что от Миши из Перми пришло письмо, в котором в очередной раз было написано: “Самая большая новость: Андрей бросил пить! Говорит, что получил последнее предупреждение свыше...” И Света опять прокляла йогов, которые только говорят о мистике, а сами ничего не предчувствуют...
— Слушай, давай что-нибудь веселое напишем сейчас! Как Настю с картинами снимали на телевидении или как Света лежала на сохранении с Дашей.
— Что ж тут веселого-то? Подумай! У Светы гемоглобин сорок при норме сто тридцать, за нею заведующая консультацией на машине приехала...
— Ну а Света в это время ушла на “Осеннюю сонату” Бергмана.
— Не ушла, а уползла, висела на локте Миши... А на другой день легла на сохранение, заведующая обращалась с нею, как с умирающей: “Как сегодня спали? Как головка — не кружится?” Так в советских больницах говорят лишь с кандидатами на тот свет.
— Все плохое хочется забыть. Напишем что-нибудь повеселее!
— Кстати, надо написать, почему Ивановы не взяли бурята: в районо отказали, мол, жилплощадь не позволяет, и все...
Вопросы
Папа, а почему у Экзюпери “Маленький принц” грустно кончается, в сказках ведь должен быть счастливый конец? Это в народных сказках, Антон, все хорошо кончается, потому что с точки зрения народа вообще все хорошо кончается: народ-то остается жив! А с точки зрения одного человека, увы, конец может быть всяким... Цвета, а английские кошки без переводчика поймут русского кота или тоже должны выучить кошачий английский язык? Не должны. А почему не должны?.. Как это дядя Андрей ушел в моих суконках от нас — я ведь ношу маленькие, а у него ноги чуть поменьше папиных? А вот на этот вопрос, Сонечка, никто в мире никогда не сможет ответить, хотя факт остается фактом: в твоих суконках он дошел до дома...
— А где вы бываете, черти, когда у меня нет белой горячки?
— А вот это, Андрей, хороший вопрос, нам еще никто его не задавал. В мире довольно людей, и всегда у кого-нибудь белая горячка!
Когда он сидит у Ивановых и молчит, глаза его бегают — значит, прислушивается к голосам. Ну что с ним делать? И на этот вопрос у Ивановых нет ответа.
— А где мой вельвет — японский, который свекровь подарила? Все перерыла — нет.
