столько всего покупать детям.
— Я так вырос, что раковина мне низко, — заявил Антон, вытирая руки.
— Все равно Антон какой-то споткнутый весь, — поморщилась Настя. — Вот я выросла так выросла! — И она прошлась по комнате, неся на голове невидимый кувшин.
Вскоре Настя уже побежала к Ладе, захватив яблок и разных ракушек, и в дверях столкнулась с йогом Андреем.
— Ну что, все еще занимаешься медитацией? — с ходу спросил друга Миша.
— Да нет, я сейчас наблюдаю себя как проекцию мирового духа, — не моргнув глазом отвечал Андрей. — Ну, рассказывайте новости!
— Самая большая новость, что Лев Израилевич уезжает в Канаду, — сказала печально Света.
И вдруг Василий заявил: хорошо, что эти евреи уезжают, — навредили уже довольно русскому народу, хватит, масоны они!
— А я смотрю, вислоусый у тебя видок стал: косишь под русопетов? — удивленно произнес Миша. — Откуда ты этого набрался?
Вбежала Настя: взять тетрадку. Они с Ладой задачки придумывают — задали же придумать десять задачек за лето! Веки у нее были густо намазаны чем-то блестящим. Света завибрировала: что это?!
— Блестки! Елочные игрушки натолкли. Красиво, да?
А что загноится кожа, а на лице так трудно лечить гнойные раны — сразу в мозг может инфекция перекинуться! Света уже кричала. Света кричит, а Настя спокойно спрашивает Мишу: какие можно придумать задачки?
— Очень простые. Девочки истолкли двадцать килограммов елочных игрушек для украшения морд. Утром они израсходовали два килограмма, а в обед — четыре. Сколько килограммов осталось на вечер? — Миша спокойным голосом диктовал, а Настя бесилась, но не могла возразить — сама же просила помочь с задачками.
— Любая проблема — это же приглашение к творчеству, а ты, Свет, в крик, — заметил йог Андрей.
Света протирала зеркало, оно вопросительно взвизгивало. И тут в его овал вошел Василий. Он сказал:
— Запад, — он важно и даже величественно, умным голосом повторил: — Запад! Он зарылся в благополучие, в процветание... Без паблисити нет просперити!.. Они ж дрожат над просперити и постепенно забывают, что, конечно, это нужно было, но для души.
— А зато у нас какое преимущество? — Миша весело рассуждал, потому что ему весело было вообще рассуждать. Что в лоб, что по лбу. — Мы выживаем, как герои дарвинизма, все силы уходят на выживание, брошены в бой. И тоже душа в стороне... где-то...
Василий с неслышимым миру зубовным скрипом сказал:
— Тебе, Миш, весело, подхихикиваешь, а это значит, что душа у тебя не болит. Вот Андрей Тарковский в Москве, я слышу, уехал на Запад — и что? Не стал давать бесплатных интервью. И чего добился? Журналисты просто не писали о нем ни строчки. Нет чтобы немного цену снизить! — смекалисто сказал Василий, тряхнув одним из подбородков. — Запад развратил его.
— Если б Запад его развратил, он бы давно процветал, усек бы, сколько брать и выгоднее что...
— Миша, тут серьезный разговор, а ты уходишь от серьезного разговора, — с большой мукой в своих маленьких глазках сказал Василий. В его лице все было красивое: глаза правильной формы, прямой нос, чистая кожа, высокий лоб, но все части были словно взяты вслепую из разных наборов во время какого-то сверхсрочного аврала. Света увидела вдруг огромный — от неба до земли — плакат на грубой шероховатой бумаге, сделанный кричащими случайными красками. Пронзительно красный Василий выталкивает бегемотьим животом за рубеж маленького лимонно-желтого Льва Израилевича. Внизу, как полагается, злобно-зеленая ершистая трава, а вверху несколько синих мазков на пустой целлюлозе...
— Больше чтоб не было ни слова про масонов! — приказным тоном выдала Света Василию. — А то...
Забегая вперед, скажем, что Василий понял ее с первого раза. И тема была закрыта раз и навсегда.
— Миша! Папа! — дико закричали на улице Настя и Антон. — Идите сюда! Скорее!
— Мама из тюрьмы пришла! Миша, помоги! — орала Настя.
Миша начал надевать носки, потом долго завязывал шнурки на кроссовках. В форточку донеслось Настино: “Скоро вы там? Они меня в гроб вгонят, эти меланхолики”. Насте казалось: вечность уже прошла, а Миши нет.
Он вышел во двор. Темнело. Настя пыталась поднять с земли огромную тушу. Миша брезгливо стал помогать.
— Я не пьяная... я просто упала.
— Мама! Мамочка! Ты узнаешь меня? Я — Настя, Настя!
— Ты — Настя... Узнаю. А это Сережа, — мать Насти показала в сторону Антона. — Ты, Андрюша, дружно с Настей?
— Чего она меня то сережит, то андрюшит, — зло пробурчал Антон.
Вдруг мать Насти крикнула куда-то в сторону:
— Коле-ок!
Настя стала урезонивать мать: тише, не кричи.
