происходит).
Некоторые образы я запомнила на всю жизнь. У одного — в преддверии выпивки — якобы глаза бегают, как “яйца на сковородке”. В мировой литературе это можно поставить почти рядом со строкой из “Анны Карениной”, которая в темноте чувствовала, как у нее блестят глаза. Я имею в виду не уровень таланта рядом поставить, а то, что там и тут невидимая доля демонизма, что ли... данная героям в ощущение... для чего? Тут тайна.
Были и такие сборники, в которых аж по три эпиграфа из Мамардашвили к стихотворению (знай наших пермяков!). Но была и просто “моча в норме” (Ахматова имела в виду, что ямб на месте, рифмы правильные, но — моча, но опять же — в норме).
Про таких поэтов муж стал говорить: они должны по четыре дерева посадить, они лес переводят на бумагу, а я возражала. Мы же славяне — от слова “слово”. Таков наш менталитет — стремиться к словесному выражению. Это наши люди, российские!
Кроме того, может, Бог послал это анкетирование мне, чтобы мои картины разошлись по Перми! Я каждому дарила по три-четыре, решив максимально сделать всю процедуру праздником. В первые дни я даже наливала им по рюмашечке, потом стала поить чаем, наконец, закончился и чай, а поэты все шли и шли. Холод всемирный заставлял их жаться друг к другу, они хотели согреться, но... не согреть. И я все чаще стала испытывать дрожь, сердцебиение, наконец, сердце свое поймала в верхней губе...
— Они унесли около десяти моих ручек! Они меня оскорбляют! — ныла я, валидол под языком. — Говорят, что не причесываюсь, а я причесываюсь, но как ни причесываюсь, уже через минуту волосы сбиваются в какого-то осьминога, потому что я руку в них запускаю, когда пишу или думаю! Какая же я дура, что взялась за это анкетирование! Свое не пишу уже две недели. В Перми телефоны на счетчике, я столько денег прозвонила! Уже позвонил компьютер и заикающимся голосом попросил заплатить срочно! Дура я, дура!
— Конечно, дура, но только дураки и сохраняют свежесть восприятия, — отвечал муж. (Нет, точнее так: “Может, у дураков только свежесть и остается — восприятия жизни”.)
Даже свой обычный дневник, “вялотекущий мемуар”, я не вела, увы. То есть пыталась, но... Вот записи за несколько дней. “19 сентября. Господи, благослови! Ничего не успеваю! Вчера были Наденька и энциклопедисты. Звонят в дверь...” (конец записей на сей день!). “2 0 сентября. Господи, благослови! Не успеваю! Ничего! Вчера были Киршины и энциклопедисты” (также — конец записи на этот день).
21-го пришла невероятной красоты дама (прима-балерина). Словно она взяла все лучшее у двух моих подруг — Иры Полянской и Марины Абашевой. Мерцающие глаза с прищуром — неизъяснимое сочетание романтизма и мудрости сразу. Низкий волнующий голос... издала пять сборников стихов. Три часа заполняла анкету (чтоб было, как на сцене, каждое движение ручки — это танец, и я любовалась). Первую анкету она испортила, ничего, я дала другую. Мне безумно было некогда (дневное время так дорого!). Хотелось дописать новый рассказ для Асланьяна (он звонил и просил). В общем, для газеты одной новой... Но дело нужно довести до конца, все анкеты заполнить! Наконец моя красавица поднялась и... взяла с собой анкету, положив ее в сумочку! Она, видите ли, еще не решила, будет ли участвовать в сей энциклопедии. Я стала сыпать фразами: “все это послужит...”, “в конце концов, для кого мы пишем — для пермяков...”, “ во славу родного края...”. Я даже приврала для убедительности, что при мне Чупринину вручили 200 анкет из Омска, а мы — что! — хуже, что ли, Омска?! Ничего не помогло, увы. Она так и ушла с анкетой! “Чудечко на блюдечке”, говорила про таких моя бабушка. Мне хотелось кричать вслед ей: “Совесть у вас есть, нет?” Но я знала — бесполезно. Просто села и заплакала.
— Мама, да ты съешь шоколадку! Сладкое снимает стресс! (а балерина принесла шоколадку).
И я, не любящая сладкого (после гепатита), стала его пожирать, чтобы успокоиться. Да и вообще, во всем есть что-то хорошее: дети хоть вкусного поели, энциклопедисты нас баловали (то торт, то печенье, то конфеты). Но были и такие, что живут хуже меня. Многие поэты приходили в резиновых сапогах, которые уже никто не носит в наше время! Так что я не одна в Перми бедствую, вот что! У многих в одном кармане сочельник, а в другом — чистый понедельник, как говорила опять же моя бабушка.
Вообще, уроки энциклопедистов были разные. Например, такой: в один день с утра пришел коммунист, который читал три часа свои стихи про ненависть к Шендеровичу и Киселеву, которым давно пора “сидеть на нарах в лагерях!”. Я стала в ужасе возражать: опять о лагерях мечтаете! Да когда же это кончится! А он мне про идею золотого миллиарда: мол, земля не выдержит всех, и Запад тайно задумал уморить всех, кроме одного миллиарда избранных...
— Я сам лагеря ненавижу, я лежал в больнице с гэбэшниками двумя старыми, они хвастались, что по телефонной книге брали “врагов народа”, я ушел из этой палаты, не смог долечиться с ними рядом... Но заслужили ведь некоторые — нынче — лагеря, правда?!
— Такой вот винегрет, — говорила я вечером поэту Сене Ваксману. — Он в конце еще попросил меня мышцы пощупать! Сильные мышцы у коммунистов! Боюсь, что много бед они нам принесут, если снова к власти придут... о, мышцы есть! Ужас какие мышцы! Беда! Сколько агрессии!!!
— Вот что, я пойду — вижу, ты еще от коммуниста не отошла! — и Сеня стал собираться.
— Я отошла, отошла! — закричала я. — Не уходи!
И мы провели чудесный вечер! Он читал свои стихи:
— Соловьиха соловью:
“Ай лав ю”.
Лебедь лебедихе:
“Их либэ дихь”.
— Сеня, слушай, это останется в мировой литературе! Да-да! — восклицала я, осознав уроки энциклопедической эпопеи (Господь награждает за терпение — после коммуниста придет демократ и согреет душу).
— Мне приснился сон, что “Бег” Булгакова расшифровывается как “Белая гвардия”, — рассказывал Сеня.
А я срочно схватила свои краски и стала писать для гостя особенную сирень, какая получится именно под этот наш общий разговор; я уж знаю, что сирень только так и нужно писать: под человека, под дорогого, а то получается не сирень, а икра сиреневая. И вот парну’ю еще картину я вручила гостю (чтобы нес за уголок). А теперь боюсь позвонить и спросить: как довез?.. вдруг испачкал костюм... или кого-то из пассажиров в транспорте, а они — штраф потребовали, компенсацию там... Но позвоню, извинюсь за свою
