тире.
— Читайте! — повелительно сказал Фредерикс.
Телеграфист расправлял ленту, Томчук расшифровывал депешу: «Говорит Петроград… У аппарата председатель временного комитета Государственной думы Родзянко…»
Дежурный по станции замолчал. Николай коротко приказал:
— Читайте!
Его лицо осунулось, стало виновато-жалким. Показное величие сошло. Николай глядел на подрагивавшие перед глазами точки и тире и шевелил вслед за дежурным по станции синеватыми губами.
Томчук читал:
«По поручению временного комитета Государственной думы сообщаю вам…»
Фредерикс вздрогнул. Слово «вам» как бы хлестнуло его по лицу. Генерал Воейков налился гневом. Он шагнул к Томчуку и… растерянно остановился на полпути. Свитские офицеры застыли на месте, тревожно поглядывая на Николая.
«Настал последний час. Решается судьба родины и династии», — продолжал читать Томчук.
Лицо Фредерикса побагровело, глаза полезли из орбит. Плечи офицеров обмякли.
«Министры арестованы, правительства не существует, чернь начинает завладевать положением, и комитет Государственной думы, дабы предотвратить истребление офицеров и администрации и успокоить разгоревшиеся страсти, решил принять правительственные функции на себя».
Сам не замечая того, дежурный каждое новое слово депеши произносил все громче и громче.
Фредерикс подергивался и тихо, чуть слышно, шептал:
— Ложь, ложь, ложь…
— «Временный комитет Государственной думы запрещает вам выезжать из Пскова до встречи с уполномоченными членами Думы…» — кончил почти торжественно Томчук и начал осторожно навертывать на круг бумажную ленту.
Николай побледнел еще больше и растерянно поглядел на министра двора.
Но тот молчал. Его губы были плотно сжаты. Они перестали произносить даже то единственное слово, которое минуту назад шептали почти автоматически: «ложь». До сознания министра дошла страшная мысль: стряслась беда, от нее не отмахнешься заклинаниями.
В комнатке телеграфиста стало необычайно тихо. Но легкое потрескивание аппарата нарушило тишину, вернуло всех к действительности.
На телеграфной ленте значились одни и те же слова: «Ожидаем ответ… ожидаем ответ… немедленно…»
Томчук не выдержал.
— Прикажете передавать? — обратился он к Николаю. Но тот, постояв молча еще немного, резко повернулся и пошел к выходу, зло бросив на ходу:
— Не надо!
Следом за ним, в молчании, словно за покойником, пошли министр двора, комендант поезда, свитские офицеры и конвой.
Весть о революции в Петрограде потрясла Томчука, Он был молод, не во всем еще разбирался, но понял: в стране происходят важные государственные события. Если судьба вовлекла в них молодого железнодорожника Григория Томчука, значит, он обязан разобраться в этих событиях и, прежде всего, поделиться со своими товарищами тем, чему стал свидетелем.
Слух о революции молниеносно облетел пристанционный поселок, а позднее и город Псков.
На другой день, второго марта, тайно от Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, в Псков к царю приехали два члена Государственной думы.
— Сегодня утром в столице создано Временное правительство. Во главе — князь Львов, — доложили они и рассказали о плане Временного правительства сохранить монархию. Николай должен передать престол сыну Алексею и объявить регентом своего брата Михаила. — Только так можно спасти династию Романовых, — убеждали они Николая.
Царь отрекся от престола в пользу брата Михаила,
Текст отречения передали по телеграфу в Петроград.
О лучшем исходе переговоров посланцы Думы не мечтали.
Довольные победой, они возвращались из Пскова, читая и перечитывая акт об отречении царя от престола, обдумывая, как лучше доложить о своем успехе, как эффектнее преподнести акт Временному правительству.
В Петрограде их встретили митингом, здесь же, в здании вокзала.
— Товарищи! — охрипшим голосом выкрикивал оратор в куртке железнодорожника. — Отныне свободная Россия пойдет вперед к светлому будущему. И ничто в мире не свернет ее с этого пути!
Члены Государственной думы расстались. Один заторопился домой, другой поспешил на митинг. Ему предоставили слово для внеочередного заявления.
— Да здравствует император Михаил! — закончил свое сообщение член Государственной думы.
Но в ответ из толпы рабочих и солдат, подобно перекатам грома, прокатилось, потрясая своды вокзала:
— Долой царя! До-ло-ой!
— Что Николай, что Михаил — хрен редьки не слаще! — кричал заросший рыжей щетиной солдат с винтовкой в руках. На серой помятой шинели солдата ниже левого плеча висел красный бант.
— Долой, долой! — гудело набатом в ушах перепуганного насмерть уже бывшего члена бывшей Государственной думы.
ТОВАРИЩ ИЗ ПИТЕРА
Новый, тысяча девятьсот семнадцатый год начался для Измайлова неудачно.
Возвращаясь из разведки, он с товарищами наткнулся на вражескую заставу. В перестрелке Измайлова ранили. Товарищи с трудом вынесли его из-под огня и доставили в свое расположение.
Снова госпиталь, снова госпитальная койка и вынужденное безделье.
А вокруг творились такие дела, что душа рвалась на простор. В Петрограде скинули с престола царя Николая Романова. На митингах ораторы-большевики открыто призывали всех, всех, всех кончать кровавую империалистическую войну и заключать мир, «без аннексий и контрибуций».
Месяца через два Измайлова выписали из госпиталя и вместе с командой выздоравливающих направили в распоряжение штаба армии Юго-Западного фронта. Сюда, на этот фронт, перебросили к этому времени кавалерийские и казачьи части, в которых служили выздоравливающие.
В штабе армии получилось не так, как задумал Измайлов. Его вместе с другими передали третьему отдельному эскадрону, приданному тринадцатой пехотной дивизии.
Так, неожиданно для себя, Измайлов вынужден был распроститься со своим Сунженско- Владикавказским казачьим полком, куда его в начале войны зачислили по приписке, по месту рождения, и перейти в обычную кавалерийскую часть.
Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года Измайлов в составе третьего отдельного эскадрона находился на Румынском фронте, в развилке между реками Дунай и Серет.
Война приняла позиционный характер. Пехота забралась в окопы и крепко держала фронт на месте. Кавалеристам в такой войне делать нечего. Им предложили спешиться и занять окопы наравне с пехотой.
Лошадей отправили в тыл, за несколько километров от передовой линии, пролегавшей в низине, кое-где пересекаемой почти непроходимыми болотами.
Метрах в трехстах-четырехстах, а подчас чуть ли не вплотную с русскими, тянулись окопы германской армии. В них солидно, с возможными удобствами, обосновались солдаты баварского корпуса.
Рядом с баварцами, как раз против безлошадных кавалеристов, сидели в окопах солдаты только что
