друг друга по спинам, жали и трясли один другому руки и, наконец, успокоились.
Офицеры узнали, что капитан Измайлов — старый приятель полковника. Незадолго до февральской революции тысяча девятьсот семнадцатого года они служили вместе в царской армии в одном полку.
Выяснив, что Измайлов и полковник старые однополчане, офицеры пригласили капитана присоединиться к их компании.
Так Измайлов узнал о чудесной традиции, установившейся среди группы демобилизованных после Великой Отечественной войны советских офицеров. Молодые люди скромно говорили, что они, по всей видимости, не первые и не последние в этом.
Уйдя летом 1946 года из рядов армии, чтобы снова заняться мирным трудом, группа ленинградцев, командиров артиллерийского полка, сговорилась собираться раз в году в сквере у театра имени А. С. Пушкина. Собирались без приглашений и оповещений двадцать пятого июня, в день, когда закончилась их служба в полку, с которым дошли до Берлина.
Приходили и приезжали, иногда из далеких городов, все, кто мог. Встречались в условленном месте в один и тот же час, потом шли в ресторан, обедали, поднимали бокалы за дружбу, за свой полк, вспоминали походы и товарищей. Затем расходились до встречи в следующем году.
— Может, это не по возрасту, напоминает школьников! — сказал полковник. — Но двадцать пятого июня, собираясь вместе, мы чувствуем себя в родном полку.
Обед проходил в непринужденной беседе, в воспоминаниях. Произносились шутливые, а порой лирические, дружеские тосты.
Всем казалось, что они давно знают Измайлова, словно прошли с ним одною дорогой войну с фашистами.
Полковник, в недалеком прошлом командир полка, в котором служили собравшиеся на встречу офицеры, попросил Измайлова рассказать, как он со своими товарищами воевал «за батюшку-царя».
— Молодежи, — дружески усмехнулся полковник, поглядывая на офицеров, — полезно узнать об этом.
Оказывается, «батюшка-царь» ошибся в рядовом Измайлове и его товарищах. А вот за отечество они дрались неплохо. Дрались за глухие, нищие деревеньки, за опустошенные войной города, в которых жили их дети, за тихие, прохладные речки, где они сами еще совсем недавно ловили раков, за зеленые нивы, за редкие лесочки, за березовые рощи, куда ходили со своими милыми слушать соловьиные трели, за могилы отцов и дедов.
Вспомнился полковнику снежный морозный ноябрь тысяча девятьсот шестнадцатого года в горах Малой Азии, вспомнился молодой, горячий урядник Сунженско-Владикавказского казачьего полка Владимир Измайлов кавалер двух георгиевских крестов.
— Ты ли это? — переспрашивал полковник приятеля, не веря, что тот жив и сидит за одним с ним столом.
— Я!.. Я!.. — смеялся Измайлов, довольный неожиданной встречей.
Он рассказывал молодым друзьям о далеких предреволюционных днях в окопах Кавказского фронта на турецкой земле.
II
— …Помнится, в те дни температура в горах упала до двадцати градусов ниже нуля, — говорил Измайлов. — В городе мороз в двадцать градусов не так-то и страшен. Но в горах, продуваемых с моря и с суши свирепыми ветрами, не помогали ни шинели, ни бурки, ни башлыки, ни жиденькие солдатские папахи.
Теплая одежда, полушубки и валенки были не у каждого.
Линия окопов вилась уступами от одной высоты к другой. Порой она скрывалась в облаках, а иногда спускалась в глухие ущелья, словно в преисподнюю, с пронизывающим тело ледяным ветром. Холодные коридоры из нагроможденных камней в три-четыре аршина длиной — вот что называлось здесь окопами.
В них, в этих каменных гробах, и днем и ночью, неделя за неделей, месяц за месяцем несли свою нелегкую службу солдаты — воинство царя Николая Второго, воевавшее на этом далеком участке фронта с турками.
Цинга, тиф, голод, морозы, снежные обвалы уносили в могилу тысячи людей. На смену умиравшим пригоняли новых, и так без конца. Среди солдат росло недовольство. Дисциплина день ото дня ослабевала.
Солдаты собирались небольшими кучками, роптали на генералов, которые гнали их на убой, возмущались тем, что войне нет конца. Они говорили о войне и о тех, кто ее вел, с ненавистью и презрением.
Крупных операций в Малой Азии становилось все меньше и меньше, но ряды солдат редели. Каждый день из окопов уносили обмороженных, заболевших цингой или тифом.
В горах свирепствовали снежные бураны. Вьючные лошади и ослики не могли преодолеть заносов. Подвоз к передовым линиям хлеба, соли, крупы прекратился.
Такой запомнилась Владимиру Измайлову война с турками в Малой Азии в конце тысяча девятьсот шестнадцатого года.
Солдаты забыли о вкусе мяса, ели суп кондёр из ячменных круп или ячменную кашу. Самая могучая натура выдерживала недолго.
Несмотря на крепкое телосложение и развитую еще с детства выносливость, Измайлов стал сдавать, цинга добралась и до него. Зубы шатались, тело опухло, руки с трудом держали винтовку. На ногах появились язвы. И все же он еще бодрился; но вскоре вражеская пуля вывела его из строя.
Измайлова, раненного в ногу, увезли в тыл. Санитарный транспорт доставил его в захваченный у турок приморский город, где расположились прифронтовые госпитали и базы снабжения русской армии.
Госпитальные дни тянулись медленно. Вместе с выздоравливавшими солдатами Измайлов бродил по палатам. Завязывались знакомства.
Госпиталь обслуживали пожилые солдаты — санитары, призванные из запаса второй очереди. В быту их называли «крестики» или «Иисусово войско» за латунные кресты на солдатских фуражках и папахах, укрепленные над обычной трехцветной кокардой.
Измайлов повсюду возил с собою несколько старинных монеток. Эта «коллекция» хранилась у него с детских лет. Он никогда не расставался с нею. Монетки лежали в небольшом кошельке. Время от времени он вытряхивал их из кошелька, любовался ими, рассказывал товарищам, как попала к нему та или другая монета.
Как-то к койке подошел «крестик».
— Что держишь при себе? Утащат! — сказал он и с жадностью поглядел на монетки.
— Память о мальчишеских годах. Потому и держу.
— Зря балуешься этим, парень… Глянь сюда! — Бородатый «крестик» махнул рукой на окно.
Измайлов знал, что за окном, сразу от госпитального забора, начинается кладбище русских воинов. Он понял, на что намекал бородатый.
— Зря бережешь! — повторил «крестик». — Двадцать тысяч нашего брата лежит здесь! Скоро и тебя свезут туда.
Там же в госпитале лежал матрос-черноморец, здоровяк с приветливой, добродушной улыбкой. Солдаты подолгу засиживались на его койке. Матрос умел позабавить. Ему было что рассказать. Море — это не то, что пехотный шаг. Простор! Солдаты охотно слушали матроса, как он плавал в далекие страны по разным морям-океанам.
Интересней всего говорил он о своем старшем брате, о восстании на Черноморском флоте в 1905 году. Брат матроса после разгрома восстания ушел с броненосцем «Князь Потемкин Таврический» в Румынию. Там он и остался на жительство. Да не один. Всей командой!
