обычные солдаты, что сидели на вёслах. Правда, Василий Михайлович, отметил в них необычное для их уровня отсутствие всякого раболепства перед своим начальником. Но и казачьей, как бывало, пущей вольницы и непослушания тоже не было и в помине. Приказы исполнялись чётко и исправно, каждый воин знал свои задачи и выполнял их безо всякой лености или разгильдяйства. С ним они разговаривали уважительно, без излишней почтительности, считая за любезного гостя. С одним из воинов, Александром, воевода разговорился при готовке обеда в очередном зимовье и, наконец, спросил про странный металлический предмет, что давеча так заинтересовал его:
– А, это термос, Василь Михалыч! В нём чай долгое время остаётся горячим, из-за специального материала из которого его сделали.
– Василий Михайлович! После обеда отправляемся, сегодня к вечеру мы должны достичь Белореченска, – это подошёл майор.
– Добрая весть! Ярослав, – поднялся с бревна Беклемишев, – я хотел вызнать, отчего вы майором зовётесь, на немецкий лад? Нешто связи с немцами имеете? Я вроде румских церквей у вас не видел.
– У нас такая организация армии, воевода. И у нас это уже очень давно, так может это немцы у нас спёрли идею? – оставил Беклемишева в полном недоумении Петренко.
Бот прибыл к устью Белой к полуночи, близость посёлка Беклемишев заметил издалека – стоявшая на высоком холме излучины башня отбрасывала свет горящего на её площадке огня. Бот вошёл с Ангары во впадающую в неё реку, проходя между двумя небольшими бастионами. Петренко и невидимые стражи обменялись бессмысленными, с точки зрения воеводы, фразами. У Василия опять появилось неприятное ощущение того, что что-то не так, что-то ускользает от его понимания.
'И тут пушки!' – енисейский воевода заметил в отблеске горевшего у бастиона костра, железное жерло.
– Ежели тут картечью маханёт, никто выше по реке не пройдёт, – пробормотал Осип.
На этот раз воевода согласился со своим сотником, раздражение уступило место опасению, что если ангарцы его, воеводу ближайшего к ним острога московского царя, схватят да начнут выпытывать, сколько в Енисейске людишек, да много ли припасов. А ежели потом пушки свои к острогу его спустят да стены разбив, устроят там резню?
Бот подплывал к причалу, их ждали. На причале были укреплены шесты, на которых горели факелы. У берега стояло несколько людей, тоже с горящими факелами, на небольшом островке, напротив причала возвышалась башня. Каменная, основательная. На том берегу тянулся частокол, за ним виднелись какие-то постройки, слышалось приглушённое звяканье железа.
'Слесарня, никак?' – мельком подумал Василий, идя по мосткам. Сошёл на берег, огляделся, занятно – стены крепки, башенки стоят по сторонам ворот, угадываются они и далее, ворота зело крепки, кованым железом обиты.
– Князь Ангарский, Вячеслав Андреевич Соколов! – гаркнул один из воинов и к воеводе подошёл коренастый мужчина с аккуратно постриженной бородой и усами.
– Здравствуй, воевода, Василий Михайлович, – негромко проговорил князь.
– Здравствуй князь, – воевода склонил голову и торжественно, нараспев начал:
– Прибыл я от великого царя Московского, дабы разговор с тобой учинить, да… – тут Василий несколько замешкался. Он должен был сказать, чтобы князь Ангарский с людишками своими и со всеми подручными ему людьми был под государевою рукою царя и великого князя нашего Алексея Михайловича всея Русии в холопстве. Потому как государь наш страшен и велик, и многим государствам сам государь и обладатель, и от его государского ратного бою никто не мог стоять. Но неким чувством он понял, сказавши так, быть ему осмеянным да выгнанным с Ангары.
– Что 'да', Василий Михайлович? – улыбнулся князь Ангарский.
– Разговор учинить, да дружбу завесть, – учтиво улыбнулся в ответ воевода.
– Хорошее это дело – дружба. Да, братцы? – князь Соколов оглядел своих воинов. – Но все разговоры будут завтра, а сейчас, Василий Михайлович, прошу вас в баньку – попаритесь, да покушаете. А назавтра, как выспитесь хорошенько, буду ждать на разговор.
Сказав это и обменявшись рукопожатиями, князь развернулся и пошёл за ворота. Вскоре за ними скрылся и воевода, да сотник его, взявший вещи с бота.
– Глянь-ко, ляпота какая! – в бане Осип показал воеводе кусок зелёного мыла, на котором красовались рифлёные буквицы, складывающиеся в слово 'Ангара'.
– Воин, а девки? – удивлённо спросил Осип у солдата, принёсшего им шайки, мыло, полотенца, мочала да веники.
– Какие ещё девки? – удивился в свою очередь солдат.
– Растиральщицы, вестимо!
– Нет, растиральщиц у нас нету, – отрезал он и вышел.
– И хмельного ничего не выставили, – почесал голову Осип.
– Будет тебе, я тебе сам так нахлестаю, что никаких девок не захочешь! – рыкнул воевода.
Глава 21
Встречу с енисейским воеводой Соколов решил провести в клубе, недавно построенном здании с большим залом и рядами длинных скамей. Здесь одинаково было удобно проводить собрания поселенцев или ставить спектакли, детские праздники и прочие, так необходимые для нормальной жизни, радости общения.
Стол, покрытый красной материей, стоял на сцене, на нём помимо бумаг находилось несколько стеклянных тарелочек с орехами и ягодами, а также небольшие кувшинчики с морсом. Посуда, на взгляд современного человека, была довольно груба и даже корява, но жителям семнадцатого века она очень даже понравилась. Соколов, планируя провести встречу в клубе, преследовал логичную мысль – удивить Беклемишева. Он знал, что его поразили стёкла, тем более в таком количестве и даже в обычных домах, чего ещё не было на Руси. В клубе же, где было необходимо хорошее освещение, в оконных рамах стояли стёкла в человеческих рост, правда, составленные из четырёх отдельных фрагментов.
– А если, допустим, не воевода, а в Москве что-нибудь разведают? – нахмурился Вячеслав. Соколов не был уверен в том, что его княжеские регалии могут быть законным образом подтверждены.
– Вряд ли, а собственно, неважно, просто нам нужно будет держаться этой линии. Князь и точка. А наше признание будет зависеть вовсе не от доказательств вашего родства с Рюриковичами, а от политической или экономической заинтересованности Москвы, то есть от её возможной выгоды от сотрудничества с нами, – убеждающе говорил Кабаржицкий.
– Ты уверен, Володя? – спросил его профессор Радек.
– Конечно! Практически все царствовавшие дома Европы имели такие родословные, что выводили их фамилии чуть ли не от Адама с Евой, – доказывал Владимир.
– Хорошо, я тебя понял, – кивнул Соколов и потянулся за отчётами своих людей – учителей, агротехников, разведки и прочих, чтобы ещё раз пробежаться по ним глазами и окончательно усвоить эту информацию.
– Кстати, Вячеслав Андреевич, даже Ивана Грозного и Петра Великого не сразу в Европе признали. Так что вам поводов для волнения уж точно нет, – добавил Кабаржицкий. – Ага, наш главный довод в чистоте крови Рюрика – это пушки и порох, – развалясь в кресле, сказал Саляев, поигрывая деревянной свирелькой, что ему подарил один из крестьянских детей в Усолье.
– Значит, чем больше пушек – тем больше я Рюрикович, – подытожил Соколов, рассмеявшись. – Ладно, парни, я по бумагам пробегусь ещё раз.
Через несколько минут дверь отворилась и в зал, оглядевшись, вошёл Матусевич. Заметив сидевшего за столом Вячеслава, он махнул ему рукой и, дождавшись его кивка, направился к Соколову.
– Вячеслав Андреевич, вы дозволите мне присутствовать на ваших переговорах?
