спокойно позволяет ей все делать для себя.
— Станя, от этого с ума можно сойти! Девяностолетнюю вылечила, а сама… Красивая, молодая, способная… скольким людям могла еще помочь Еленка! Я знаю, что прабабушка даже ни разу не спросила о ней… — злобно добавила Нелла, не давая Стане вставить слово. — Ну что ж, главное — прабабушка у нас осталась, — произнесла она с едкой горечью, с той бессмысленной злобой, которая, когда Нелла была молодой женщиной, удивляла ее в матери, и стремительно встала.
Гневным движением она схватила свитерок для Мити, и они пошли за мальчиком в сад.
Они попробовали заговорить с ним, как всегда:
— Иди ужинать, Митя.
Митя уже не гонялся за невидимыми кузнечиками. Он лежал на животе под орехом, подперев подбородок руками, обратив лицо к темнеющим окрестностям. Митя выглядел странно, мальчик не двигался, не насвистывал, не шумел. Он даже не оглянулся. Ответил, не поднимая головы:
— Я не хочу есть.
— Встань, Митенька, уже роса. Поздно, пора домой.
— Я лучше останусь здесь.
— Иди же, — подошел к нему Станислав, — и не мучь бабушку.
Он слегка прикоснулся к плечу Мити. Тот строптиво отстранился. Но вдруг по-мальчишески порывисто вскочил на ноги, чуть не задев Станислава по лицу.
— Дядя, не могу ли я поговорить с тобой с глазу на глаз?
— Пожалуйста, — ответил Станислав. И сердце у него замерло — что будет?
Они вместе ушли в комнату. Нелла задержалась в саду, среди приятной свежести, у благоухающих жасминов, под первыми звездами на зеленоватом небе; очарование июньского вечера вдвойне напоминало ей о загубленной молодости Елены и причиняло отчаянную боль.
— Почему ты сегодня приехал, дядя?
Митя стоял, расставив ноги, перед высоким дядей, заложив руки за спину, и рассматривал его, как следователь на допросе, при слабом свете лампочки.
— Да просто так, посмотреть на вас. — И Станислав слегка погладил мальчика по темной красивой голове, похожей на сестрину.
Митя ощетинился.
— Только не гладь! — крикнул он угрожающе. — Терпеть не могу, когда меня трогают. Что с мамой?
У Станислава не хватило духу сказать мальчику все напрямик.
— А что с ней может быть? — ответил он уклончиво. — Ведь ты знаешь, она в Панкраце.
— Так, — проговорил Митя. Глаза его горели, голос стал сиплым от возмущения и сдерживаемых слез. — Ну так вот, я спросил тебя, чтобы проверить. Смотрите, как вы лжете! — Он швырнул на стол газету, которую прятал за спиной, ударил по ней кулаком. — Но я отомщу за маму!
— Замолчи! Ради бога тише! — зашикал на него Станислав, потом подошел к окну, закрыл и завесил темной шторой. — Ведь разнесется по всей деревне.
— Тише, тише, тише, — съязвил Митя. — Я ничего другого от вас не слыхал с тех пор, как немцы пришли в Прагу… И вот, пожалуйста… результаты. Нет уже ни мамы, ни папы. Почему мы не остались в Горьком? — всхлипнул мальчик, и в памяти его возникло огромное белое нефтехранилище, а рядом с ним черный на солнце силуэт часового с ружьем. — Почему мы не остались в Горьком, зачем мы сюда полезли…
— В России еще труднее. Там тоже немцы, и вдобавок идет война.
— Хорошо! Но русские, по крайней мере, борются. И победят, — проговорил Митя вызывающе. — Ты, может быть, думаешь, что они не победят? — напал он на дядю, хотя тот ничего подобного не утверждал. — Мама бы тебе показала! Такой мамы, какая была у меня, нет ни у одного мальчика. Но мы с папой отомстим, — договорил он уже тише, — не бойся.
— Послушай, Митя. Ты все-таки уже большой мальчик. Именно поэтому я хотел поговорить с тобой с глазу на глаз.
— Неправда, дядя, это я хотел говорить с тобой с глазу на глаз, — упрямо возразил Митя.
— Словом, хорошо, что мы поговорим друг с другом без бабушки, как мужчина с мужчиной. Ты должен ее беречь, Митя, быть ее защитником, а не прибавлять ей лишних забот. Ты же не хочешь, чтобы с ней тоже что-нибудь случилось?
— И с тобой, да? — улыбнулся Митя.
— Да, — просто ответил Станислав и этим совершенно обезоружил Митю. — Я так хотел бы дождаться свободы!
— Я тоже! Дядя, я тоже, — восторженно выдохнул Митя. Он подошел к Стане и, как песик, потерся мордочкой о его рукав. — Знаешь, — шепнул он, — мы с мальчиками учимся стрелять. Этого никто не знает. Но ты никому не говори.
Станя опять забеспокоился.
— Послушай, Митя, уж не прячешь ли ты где-нибудь оружие? Сейчас осадное положение. За хранение оружия осуждают на смерть.
Митя смутился.
— Духовое ружье, — признался он. Он подвел дядю к шкафу и показал.
— Больше ничего? Говори без утайки!
Митя преданно посмотрел Станиславу в глаза.
— Нет, честное слово.
— И вот что еще я хотел напомнить тебе, Митя. Как ты знаешь, Германия воюет с Соединенными Штатами, и не стоит говорить где-нибудь, что папа у тебя живет в Америке.
Митя искоса поглядел на дядю.
— В Америке? Да, правда, в Америке, — произнес он, точно проснувшись. — О папе я вообще не говорю, — сказал он отчужденно. — Я обещал маме. Знал бы ты, как я умею молчать.
— Правильно. Это первое условие: держать язык за зубами.
Митя опять как-то искоса взглянул на дядю, проглотил слюну и ничего не сказал.
Когда Станя уехал и Нелла с тяжелым сердцем возвращалась с вокзала, на шоссе ее догнал пожилой человек, сошедший с пражского поезда. Он шел тяжелым, размашистым шагом человека, целый день проводящего на ногах, слегка расставлял руки, как люди, привыкшие к физическому труду. У него было худое загорелое строгое лицо с энергичными складками около рта и ласковые печальные глаза; жесткие черные волосы с проседью были коротко подстрижены. В правой руке он нес полуоткрытую сумку, набитую инструментами. Постоянно настороженная, Нелла уже на станции заметила, что старый рабочий присматривается к ней. Ей показалось, что она где-то его видела.
— Я долго не мог вспомнить, кто вы такая, — сказал он, — но теперь знаю. Вы стучали на машинке у Гамзы в конторе. Верно?
Теперь Нелла всегда пугалась, если кто-нибудь произносил ее фамилию. Но в то же время радовалась, что люди вспоминают Гамзу. Она ответила с оттенком печальной гордости:
— Да, я жена Гамзы.
— Мы с ним проводили стачку на железной дороге в двадцать девятом году, помните?
— Это было так давно, — вздохнула Нелла. — Как сон! Конторы уже нет, мой муж…
— Золотой был человек, — заметил рабочий. — Вечная ему память. Ну, они выбирают лучших… В прошлом году осенью у меня расстреляли сына в Кобылисах…
Нелла удивленно посмотрела на него — как это он может произносить такие слова так спокойно — и слегка пошатнулась.
— А у меня дочь, — шепнула она.
— Мы о ней, о Еленке-то, знаем, — с нежностью проговорил старый рабочий, употребив множественное число, что удивило Неллу. — Это героиня!
Неллу очень тронули эти слова, невыносимые слова, и в то же время они ее раздражали.
— Ах, боже, — всхлипнула она, — лучше бы она жила!
— Моя жена говорит то же самое. Знаете, он был у нас один. Однако если бы все так думали, далеко
