Андрей был рад, что сопровождать его полет будут Рамон и Хартфорд. С ними и с Юрой он сошелся ближе, чем с другими. Юра привлекал умной, ненавязчивой доброжелательностью. Дэниэл Хартфорд — интереснейший собеседник, всему дающий собственное истолкование. К Рамону стоило присмотреться как к носителю и даже хранителю неписаных законов летного братства. Он был для молодого человека чем-то вроде компаса. А вот с координатором Раймоном Летруа было не все так просто. Бывший пилот, одним из первых вызвавший в полете эффект пропадания связи и отказа приборов. Он тогда исчез больше чем на сутки. Через двадцать шесть часов, появившись на экране, сказал только: «Принимайте меня». О своем полете молчал. Помнил ли сам, что с ним произошло, — неизвестно. Летать больше не стал… Майя Стайна в тот раз, когда привела Андрея к себе, спасая от всеобщего любопытства, все-таки разговорилась и рассказала, что и ей тоже ничего не удалось выведать у Раймона.
— Представляете, Андрей, глухая стена! Мягкая, но глухая. Первое впечатление такое, что он действительно ничего не помнит. Но чем дальше, тем яснее, что помнит, но не говорит. И ни за что не скажет. И под сканер не идет.
— А воспоминания приятные или тягостные? Есть какие-то признаки?
— Признаки… — усмехнулась врач-психолог. — Признаки есть, но очень противоречивые.
Андрей вспомнил и рассказал Майе свой недавний случай. Он сидел в тренажере. И тут из коридора вошел незнакомый человек. Он не обратил внимания на молодого пилота — Андрей в этот момент сидел тихо, повторяя в уме порядок синхронизации акселерометров. Человек прошел к окну, выходящему в стартовый зал. На лице его застыло выражение сдерживаемой боли. Он несколько минут стоял, прислонившись лбом к прохладному стеклолиту окна. Андрей щелкнул переключателем; человек вздрогнул, обернулся, увидел Андрея — и гримаса страдания непостижимо преобразилась, вспыхнула знакомая беззаботная улыбка Раймона Летруа…
На стартовой палубе было людно. Провожать Андрея пришли все летчики. Было, правда, не так шумно, как в прежние дни. Еще не прошел шок от гибели товарища. Все были серьезны, улыбались сдержанно. Пожелания сводились к одному:
— Ну, ты там не очень-то… Рекордов не ставь.
— Это успеется, — говорили другие.
Рамон вскинул руки вверх.
— Все, ребята! Готовность десять минут.
Пилоты и инженеры потянулись к выходу. Рамон и Хартфорд начали одевать Андрея в скафандр.
— Самописцы ничего не пишут, — сказал Рамон, видимо, продолжая разговор. — Летчикам веры нет. Для чего тогда мы здесь?
— Вообще весь институт незачем, — коротко, невесело засмеялся Хартфорд. — Ничего. Проводим «Сибэрд» — и готовьтесь к сессии. Дадим бой. Пусть каждый расскажет о своих последних полетах.
— Уже рассказывали…
— Еще раз, — усмехнулся философ. — Наша группа кое-что накопала. Новые логические модели. Поможем. А вы покажете свои новые приборы.
— Вскроется, что нарушали запрет…
— Не страшно. Все же нарушали. Рышард умный, он понимает, что на одном Фарнезе далеко не уедешь… И вот что еще. Мне… нам начинает казаться, что световой барьер — он не просто так барьер. Там, за ним — другая Вселенная.
— Параллельная?
— Можно назвать и параллельной…
Хартфорд прощально взмахнул рукой и убежал.
— Слушай, Андрес, — серьезно сказал Рамон. — Ты много и хорошо тренировался. Мы хотели в самом первом полете дать тебе барьер. Но, ты сам видишь, сейчас нельзя.
— Я понимаю…
— Ну и хорошо. Заданный предел скорости не забыл?
— Ноль восемьдесят шесть «це».
На внутренние выступы подшлемного кольца Рамон припечатал увесистые коробочки барофонов. Накрыл пилота тяжелым, прозрачным спереди шаром гермошлема. Затем Андрей осторожно погрузился в кресло. Рамон привстал на цыпочки, ухватился обеими руками за край прозрачного фонаря и, с силой нагибаясь, захлопнул квантор. Словно вздох пронесся вокруг Андрея. На пульте засветились разноцветные огоньки, задрожали стрелки. Машина ожила. Андрей знал, что на раскрытом кванторе невозможно даже включить подсветку приборов. Дикая мощь этих машин заставляла подумать о безопасности.
Автоматы отбуксировали его в стартовую зону, отделились и исчезли. Возле головы барофоны дали спокойный голос Хартфорда:
— Готов, Андрей?
— Готов. Старт?
— Меньше волнуйся. Старт.
…Стрелки на акселерометр-комбайне повалились вправо и начали вразнобой медленное возвращение. На плечи, на грудь навалилась тяжесть. Кабинный прибор показывал четыре с половиной «же». На самом-то деле ускорение было в сотни раз больше, но кванторы имели более чем приличный противоперегрузочный коэффициент.
— Не спеши, Андрей, — сказал Хартфорд. — Не так интенсивно разгоняйся. Необязательно.
— Я понимаю. Спасибо, Дэниэл.
Он сбавил мощь разгона. Должно быть, перегрузка оттянула мягкие ткани лица, и Хартфорд это заметил. Но впереди-то ждало куда более серьезное испытание: два удара реверсом гравитации. Он решил, невзирая на все предупреждения, выйти за барьер прямо сейчас. На дне планшета лежала инфокарта — подарок Бринсли Шеридана. Кто знает? Может, именно в этом полете откроется нечто, объясняющее опасный феномен зеленых искорок. А может — и новая картина Вселенной! Сразу многое станет ясно. Риск — спутник всех великих открытий.
А не может ли быть того, что за барьером скорость сбрасывается в ноль? Триста пять, триста десять — это по расчету, теоретически. А на самом деле? Прибор скорости показывает ноль не потому, что перестал работать. Наоборот. И там тоже есть свой световой барьер. И не обязательно триста, как у нас.
Уже скоро… Звезды впереди приобрели сиреневый оттенок. Эффект Доплера. Квантор ощутимо потряхивало, побрасывало. Должно быть, пространство здесь было очень неизотропно. Газовые, пылевые сгущения, флюктуации полей… Андрей представил себе, что на самом деле означают эти потряхивания, и поежился в своем скафандре.
На баросвязи сменился дежурный. Послышался резковатый баритон Рамона:
— Как жизнь, Андрес?
— Нормально… Скорость ноль шестьдесят одна. Вижу доплеровское смещение. Кабинная перегрузка два и четыре.
— Как переносишь?
— Спокойно…
Нет, здорово все удивятся, когда пропадет связь, подумал Андрей. Они же мне не рассказывали режим подхода. Держали в тайне… Но всеобщее удивление будет неприятным. Никто же не шутил, когда говорил, чтобы я не ставил рекордов. И как потом они все посмотрят на меня своими прекрасными глазами? И даже Раймондо Фарнезе своими обыкновенными? И Майя Стайна? Вот у кого глаза дивные, хотя и не летает за барьер. Серо-синие, удивительного рисунка. Брови русые, остроконечные. Лицо бледноватое. Припухлые губы. Нервная быстрая улыбка…
А мой риск — он возьмет и не оправдается. На что я там наткнусь? И как буду выбираться? Опытнейший Бринсли Шеридан не смог придумать ничего лучшего, как только попросить разорвать связь. И кому от этого будет радость? Ребятам? Брату Алешке? Родителям? Майе Стайной? Лично мне? Старый усатый Бринсли, может, сейчас еще жив. Если его тогда сразу не убило. Лежит в своем кванторе, летящем неизвестно где, и знает, что в нем же скоро умрет. Как только закончится ресурс жизнеобеспечения…
Утаивали от меня режим подхода? Так были правы. Берегли от соблазна. Теперь видно, что я вполне
