человек на rendez-vous». Его автор самим термином «интеллигент» еще не пользуется, но описывает характерные интеллигентские повадки тургеневских и некрасовских героев, трусливо обламывающих девушек, которые чересчур решительно предлагают им себя. Вывод у писателя напрашивается приблизительно такой: как-то неудобно мыслящему человеку быть счастливым в любви и получать сексуальное удовольствие, когда народ страдает. «Бог с ними, с эротическими вопросами, - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян».
С тех пор мало что принципиально изменилось: интеллигентный читатель и нашего времени тоже с радостью при каждом удобном случае отвлекается от эротических вопросов на административные - вероятно, потому, что последние вполне поддаются решению на бумаге, в теории, а первые требуют практических мер, конкретных поступков: надо что-то делать, а чем это может обернуться, не всегда можно прогнозировать. Сексуальное влечение для интеллигента не всегда служит прямым указанием к действию, оно недостаточно убедительно само по себе как побудительный мотив - это повод начать очередной сеанс самокопания, углубления в нюансы своих ощущений, которые надо осмыслить и переработать в чувство. Чаще всего - в самое любимое интеллигентское чувство вины, собственной слабости, несовершенства и ничтожества.
Все эти переживания доставляют интеллигенту мучительное упоение, которое служит для него дополнительным доказательством его интеллигентности - то есть способности обуздывать свои эгоистические желания и страдать ради блага и спокойствия окружающих. Однако непременно рано или поздно наступает момент, когда, разозлившись на собственную мягкотелость, интеллигент решает отпустить себя, быть проще, органичнее и не городить вокруг половой жизни излишних морально- этических построений. Стать проще ему удается лишь на короткое время, зато потом долго приходится пожинать плоды своего потакания инстинктивным порывам в виде запутанных отношений с людьми, с которыми он успел связаться в период своей полигамии. Периоды, когда интеллигент пускается во все тяжкие, циклически чередуются со спазмами угрызений совести и попытками как-то так извернуться, чтобы не обижать никого из заинтересованных лиц. В результате чего обиженными оказываются все по очереди. А мечущийся между любовницами, их мужьями, нечаянно соблазненными женами друзей, случайно уложенными в постель подругами жены и прочими знакомыми, втянутыми в орбиту его любовных похождений, интеллигент находит успокоение только в волшебных снах, где видит себя законным обладателем гарема или героем фантастического романа, действие которого происходит в продвинутом обществе будущего, поощряющем промискуитет из демографических соображений.
Неинтеллигент тоже, конечно, нередко оказывается в щекотливой и дискомфортной ситуации адюльтера или двоеженства, но он не переживает ее так драматично, и у него, неинтеллигента, есть более доступный алгоритм выхода из нее: он не испытывает потребности быть хорошим для всех, которая гложет интеллигента изнутри, заставляя постоянно врать. Очень жизненный пример, в котором уже скоро как тридцать лет узнает себя каждый второй отечественный интеллигент - Бузыкин из фильма «Осенний марафон». Его попытка проявить цельность и перестать курсировать между женой и любовницей терпит неизбежный крах ввиду крайней положительности и совестливости героя, не умеющего сказать «нет» никому. Вся драматургическая конструкция тут строится на тонком внутреннем устройстве героя, и если бы на его месте оказался более толстокожий человек, фильма бы просто не было.
Для литературы и искусства неуклюжие интеллигентские любовные эксцессы и недоразумения - бесценный психологический материал, но именно поэтому особо полагаться на интеллигенцию как на совесть нации и опору общественной морали опасно. Совесть-то интеллигента постоянно гложет - это его нормальное состояние - но не потому, что он знает, что такое хорошо, а что такое плохо, что можно, а что нельзя, а как раз наоборот: нравственные устои интеллигента подточены, изъедены все той же рефлексией, которая плещется внутри него, как серная кислота. Думается, если провести в России референдум о том, а не стоит ли узаконить многоженство, то «за» проголосуют преимущественно интеллигенты, а не «простой народ», который понятия о добре и зле, пусть и не соблюдая их, принял на веру и выучил наизусть. У интеллигенции этих понятий вообще нет, для нее все относительно, амбивалентно, нормы устанавливаются людьми, а не спускаются свыше, и людьми же могут быть по договоренности пересмотрены.
Не все заходят так далеко, как гениально устроившийся академик Ландау, которому жена разрешала водить девиц домой, сама в это время терзаясь муками ревности в соседней комнате и утешаясь заверениями мужа, что она все равно лучше всех, и любит он только ее одну. Это - экстремальная семейная жизнь великого человека, которая вызывает у обывателя шок и вряд ли может быть предложена в качестве примера для всеобщего подражания. Но собираться в постели меньше трех в некоторых интеллигентных домах давно считается дурным тоном. Все тот же Николай Гаврилович, типичный образец интеллигента со всем его подавленным, но неугасимым сладострастием, в романе «Что делать?» (который хорошо бы переименовать в «Что же делать-то, а?», чтобы передать хроническую растерянность интеллигента в личной жизни и неспособность разобраться со своими бабами) ничуть не пропагандирует целомудрие и супружескую верность, а наоборот, без всякого смущения мечтательно изображает идиллический menage a ` trois как самую естественную и прогрессивную форму брака.
Тройственный союз - вообще излюбленная форма интеллигентского сожительства: это «нормальные отношения для духовных людей», как говорила еще в одном культовом фильме, «Покровских воротах», жена патентованного интеллигента Льва Евгеньевича Хоботова, подселившая в их семью слесаря со штихелями и припечатавшая мужа за скрытую порочность: «Ты не способен любить, как все тайные эротоманы». А уж большего эротомана, чем интеллигент, еще поискать. Стриптизер с восемью классами образования знает, что один половой член у него в трусах, а максимум еще несколько в трусах его коллег. Интеллигента же не проведешь, его эротическая картина мира куда богаче и увлекательней: в ней повсюду присутствуют зашифрованные под безобидные предметы фаллосы, надо только уметь их разглядеть. Под чутким руководством доктора Фрейда, который нутром чуял фаллические и вагинальные символы, изготовившиеся слиться в коитус за каждым углом, наши интеллигенты выделили и из своей среды верных последователей фрейдизма, продолживших фаллоискательство в различных сферах. Например, удивительный литературоведческий труд «Русский Эрос» Георгия Гачева доходчиво объясняет, почему большинство героев русской литературы могут считаться ходячими фаллическими символами - тут и гоголевский нос, и пушкинский дядька Черномор, не говоря уже об Онегине.
Можно только строить догадки, какова корреляция между столь виртуозной изощренностью теоретического сексуального мышления, щедро умножающего фаллосы без насущной необходимости, и практическим мастерством обращения с единственным половым органом, имеющимся у автора. Хорошо, если это побочный выплеск избыточного, гипертрофированного либидо культуролога, но похоже, чаще это все та же старая добрая фрейдовская сублимация. Творческому интеллигенту вообще важнее не его партнерша, а вызванное ею чувство, как материал, из которого можно сделать стихи и прозу, картины и скульптуры, перформансы и инсталляции. Даже если это не чувство, а чисто сексуальное влечение, то и его можно пустить в ход, изготовив из него психофизиологический очерк, философское эссе, да хоть колонку в глянцевый журнал о том, как надежней скрыть от жены существование любовницы, и наоборот. Собственно половой акт для настоящего интеллигента не так интересен, как penetration в мозг, без которого сексуальный контакт нельзя считать состоявшимся, даже если это снятая на час проститутка. К падшим женщинам интеллигент относится с нежностью, особенно если они не очень дороги и не слишком шикарны. Брезгливость по отношению к проституткам свойственна скорее буржуазии и пролетариату, а интеллигент помнит еще из школьного курса литературы, что торгуют собой самые душевные женщины, и к тому же для него поход в публичный дом или стриптиз с консумацией - своеобразное «хождение в народ» и богатый источник знаний о жизни за пределами его книжных представлений. Интеллигент с неподдельным
