любопытством и сочувствием выслушивает рассказы сексуальных гастарбайтерш об оставшейся на родине семье. Когда он расплачивается, ему, наверное, приятно думать о простых людях из украинской глубинки, которым он оказал посильную материальную поддержку.
Не стоит, однако, преуменьшать сексуальность интеллигента и преувеличивать его целомудрие, обманываясь его сдержанными манерами, тихим голосом и богатым словарным запасом. Бывает, интеллигента тянет к самому грязному разврату куда больше, чем человека «простого» - в спальне, а еще лучше в гостиничном номере или на сиденье автомобиля, укрывшись от посторонних взоров, интеллигент сполна отыгрывается за необходимость на людях соответствовать своему статусу человека с богатым внутренним миром, живущего духовными интересами. Порой вполне приличный мужчина, сняв очки и шляпу, может приятно удивить сексуальной раскованностью и изощренностью, поскольку внутренних запретов и непреодолимых предрассудков у интеллигента немного и границы дозволенного весьма эластичны. Главное - преодолеть последствия неправильного воспитания, которые могут сказываться на любовной жизни интеллигента всю жизнь. Дворовые дети, узнающие о размножении в подворотне, быстрее проходят подростковую стадию отношения к сексу, как к чему-то неприличному и похабному, а интеллигентный мальчик тормозится в развитии родителями, из лучших побуждений старающимися оттянуть наступление половой зрелости и отвлечь ребенка музыкальными школами и спортивными секциями, а потом поступлением в институт и аспирантуру. В отличие от пэтэушников, приобретающих первый сексуальный опыт лет в 14, а после армии возвращающихся уже с богатым теоретическим багажом, полученным от старших товарищей, стеснительные очкарики из интеллигентных семей, случается, хранят невинность до 25-ти, потому что им просто некогда. Зато, наконец вырвавшись из-под родительской опеки, пускаются наверстывать упущенное так торопливо и судорожно, что в погоне за недостающим количеством долго не понимают, что в сексе бывает еще и качество. И если им никто не объяснит, могут так никогда и не понять. Парадокс в том, что взрослый, сформировавшийся, дипломированный интеллигент учиться уже не очень любит, а на женщину, которая попробует его учить, может и вовсе обидеться за посягательство на один из его главных комплексов - глубоко затаенную уверенность, что о чем о чем, а о сексе-то, о котором он столько перечитал и передумал, он знает все.
Лед и очаг
Скромное процветание районной библиотеки
Дмитрий Данилов
По этому городу трудно ходить. В самом прямом смысле. Потому что все тротуары, дорожки и другие участки земли, предназначенные для пешего передвижения, покрыты льдом. Скользким серым льдом. Без какого-либо намека на песок и другую обработку. Просто скользкий серый лед.
Люди ходят по скользкому серому льду, скользят, падают. От человеческого хождения лед становится еще более скользким.
Еще здесь разрыта земля рядом с вокзалом. Прорыли какие-то траншеи и, кажется, бросили. По крайней мере, в будний день в рабочее время никаких работ не велось.
Рядом с вокзалом стоит одноэтажный кирпичный домик с полностью сгоревшей крышей. Рядом с вокзалом валяются в больших количествах какие-то железки. Судя по всему, строительные. Еще рядом с вокзалом стоит большая бревенчатая церковь, новая, красивая.
Сам вокзал со стороны путей прикрыт какой-то гигантской тряпкой. Она неряшливо свисает с крыши. Вокзал на ремонте, хотя и продолжает работать. Ни суеты строительных рабочих, ни деловитого копошения строительной техники не видно, как, впрочем, и самих рабочих и техники. Может, деньги кончились, кто знает.
Рядом с этим вокзалом останавливается самая знаменитая русская электричка: Москва-Петушки. Да, речь идет именно о Петушках, райцентре во Владимирской области, в двух часах езды от Москвы.
Я вышел на улицу, отходящую от привокзальной площади перпендикулярно железной дороге, и пошел в сторону центра. Мне была нужна библиотека.
На ветхой избушке табличка: «Ул ЛЕН Н». На другой избушке, чуть менее ветхой, табличка: «л. ЛЕ ИН». На красивом новеньком коттедже табличка: «Улица Ленина». Аккуратная такая синяя табличка с белыми буковками. Других подобных зданий и табличек я в городе не заметил (хотя они наверняка есть).
Бабулька шла-шла, поскользнулась, но не упала.
Мужичок шел-шел, поскользнулся, упал. Встал и пошел дальше. Опять поскользнулся, но не упал, устоял.
Я тоже поскользнулся, но не упал. И так было еще раз двадцать или тридцать.
Частный сектор кончился, началась городская застройка. Серые пятиэтажки. Дом культуры. Главная площадь - пустая, равномерно покрытая серым скользким льдом. Площадь окружает непонятно что - какая- то замусоренная пустота. С одной стороны - дом культуры. С другой - какие-то кустики, ларек Роспечати, торец пятиэтажки, еще что-то такое…
Я люблю русскую провинцию. Люблю очаровательную кособокость маленьких русских городков. Даже пятиэтажки люблю - жить в них ужасно, но в их облике есть что-то смиренное, аскетично-прекрасное. Я не фанат порядка и регулярности, подстриженных газонов и вымытых с шампунем тротуаров. Облезлый серый бетонный фасад не вызывает у меня отвращения, вид брошенного мимо урны окурка или валяющейся на дороге пивной банки не вызывает у меня приступа праведного цивилизационного гнева. Я все это понимаю, принимаю и, как уже было сказано, люблю. И еще: когда я еду в какой-нибудь незнакомый город, я всегда заранее по-доброму к нему настроен. Он мне заранее, заочно нравится. И, как правило, разочарований не происходит.
Но тут меня пробрало. Город выглядит без преувеличения безобразно. В прямом смысле этого слова - никакого образа, никакой цельной картины, лишь набор случайно, как попало расставленных неказистых объектов. Причем, нельзя сказать, что картина поражает каким-то особым убожеством. Нет, обычный, в принципе, город, обычные дома и магазины, по улицам ездят красивые машины (за примерно час прогулок по Петушкам мне встретились две старые «двадцать первые» «Волги» в идеальном состоянии, сверкающие и великолепные, одна ярко-синяя, другая черная). Все по отдельности, вроде бы, вполне сносно, но общая картина как-то до ужаса уныла и… да, именно безобразна, другого слова не подберешь. И кругом этот лед, скользкий серый лед.
Я шел по улице Маяковского, скользил, спотыкался и думал о библиотеке города Петушки. Моему воображению рисовались, так сказать, мрачные картины. Никому не нужное, жалкое, крошечное учреждение с одинокой сонной библиотекаршей в пустом читальном зале. Ветхие стеллажи с потрепанными, никому не интересными книгами, оставшимися от старых советских времен. Упадок и запустение.
