он попал бы в самую точку.
Милиция и власти питали к господину Войне самое глубокое уважение. Квартирные воры и грабители — тоже. Великий человек!
И при том довольно добрый, да, да. Готовый помочь попавшему в беду ближнему. Молодой женщине, например, еврейке, бежавшей из Польши, потерявшей мать и мужа и оставшейся без профессии и средств к существованию в совершенно чужом ей городе с восьмилетним сыном…
Хаймеку и его маме.
Мама должна была продавать для господина Войны дорогую материю. А Хаймеку была доверена продажа свечного товара. Для чего он и получил лоток на лямках. Свечи находились в лотке, а сам лоток висел у мальчика на шее. Маму обернули в шелковую материю, простроченную золотыми нитями, после чего она стала похожа на сказочную принцессу. Мама объяснила Хаймеку глубокое знание государственных законов господином Войной: если бы она попробовала продавать такой материал с рук, это наверняка бы привело к знакомству с милицией; но если ты просто идешь, разодетая, как царица, у милиции нет никаких поводов задавать тебе какие-либо вопросы.
Так они и ходили по базару — Хаймек со своим лотком впереди, мама в шаге сзади; расхваливая свои свечи, Хаймек тем самым привлекал к маме дополнительное внимание окружающих. Гордо поглядывая вокруг, Хаймек не жалел голосовых связок, крича во все горло стихи собственного сочинения:
Народ смотрел и слушал, тараща глаза на красивую, но очень уж худую женщину в сверкающей золотыми блестками материи и маленького оборванца с деревянным лотком на шее. Смотрели, цокали языком. Но покупали скупо. Свечи. Покупкой материи никто не соблазнялся. Подошедший милиционер тоже только глазел и цокал — красиво! Для покупки материи и у него денег было маловато, а свечи ему были ни к чему.
После нескольких часов такой работы у мамы отказали ноги, и она вынуждена была присесть. А у Хаймека напрочь пропал голос. Так что в конце дня им пришлось возвратить господину Войне весь его товар. Господин Война ожидал большего успеха. Выйдя от него, мама сказала Хаймеку, что эта работа для них закончена.
Голду, хозяйку развалюхи, в которой Хаймеку и его маме позволено было ночевать, никто не назвал бы излишне говорливой: иногда за целый день она ухитрялась не произнести ни слова. Иоси, ее племянник, унаследовал это качество от тети — вместо того, чтобы говорить, он только вращал своими большими глазами, мычал что-то маловразумительное и тыкал пальцем. Поэтому ни Хаймек, ни его мама не заметили, как и когда Голда перешла границу, отделяющую один мир от другого. Голда выглядела, как всегда во время сна: глаза закрыты, морщины разглажены, и все выражение ее лица говорило о безмятежности и, быть может, даже счастье. Внимание Хаймека к Голде привлек возглас Иоси, что было удивительным само по себе. Приковыляв к Хаймеку, Иоси схватил его за руку и, тыча пальцем в сторону лежавшей Голды, закричал: «Там! Посмотри там!
По правде говоря, голова Хаймека, да и весь он в эту минуту был занят совсем другим. Он пел песню о храбром Янеке, герое, которого везут, смертельно раненного, с поля боя, положив на спину его боевого коня и обернув флагом, который своею рукой вышивала его любимая. Вот почему пропустил он мимо ушей первое сообщение маленького Иоси о том, что по лицу его тети ползают вши. Ну, ползают. Ну, большие (
— Тетя… — дергал его за рукав неугомонный Иоси. — Тетя… воси…
Хаймек подошел к груде тряпья, на котором покоилась Голда. Она лежала на правом боку, и длинное платье прикрывало ее до самых голых ступней. Только сейчас Хаймек вспомнил, что Голда не выходила из дома все последние несколько дней. Ее ржавая кружка, в которую она собирала милостыню, стояла у ее изголовья. В ней ничего не было.
Огромные, как муравьи, вши действительно сплошной цепочкой ползли по лицу Голды, и Хаймеку было странно, что она даже не пытается стряхнуть их. Мама, войдя в комнату, застала Хаймека в самый разгар его раздумий.
— Тетя… — снова заныл Иоси, перенося свое внимание на маму Хаймека. — Тетя…
— По лицу Голды ползут вши, — перевел это Хаймек на нормальный язык. — Здоровенные. А она и не просыпается. Посмотри сама…
Мама нагнулась, подняла с пола небольшое куриное перо и поднесла его ко рту Голды. Целую минуту в комнате было абсолютно тихо. Стены домика источали жар. Даже говорливые лягушки из ближнего арыка непривычно примолкли, и только не признающие никакого перерыва мушиные рои зудели свое в раскаленном воздухе.
Мама держала перо, пока ее рука не устала.
— Голда умерла, — сказала она наконец и вдруг тяжело осела на грязный глиняный пол.
— Умерла твоя тетя, — сказал Хаймек, обращаясь к Иоселе, который не отводил взгляда от спокойного лица Голды.
— У-мел-ла… — по складам повторил малыш, касаясь тетиной руки. — У-мел-ла…
— Надо заявить в милицию, — сказала мама. — Сейчас… я только встану… и пойду…
— Зачем? — спросил Хаймек. — Зачем идти в милицию?
— Так надо, — коротко ответила мама. И она сделала усилие, чтобы подняться с пола, но ее ноги отказались ей повиноваться. Она сидела, удивляясь тому, что могло случиться с ее всегда такими крепкими ногами.
Она попробовала встать еще раз.
— Обопрись на меня, мама, — сказал Хаймек, но мама остановила его.
— Ты хотел сходить на рынок, — напомнила она. — У нас, правда, совсем нет денег, но…
Она не договорила.
— Мама, — сказал Хаймек. — Мама, я…
— Молчи. Попробуй раздобыть какой-нибудь еды для себя.
— А как же ты, мама?
— Я? Я… я не хочу есть. Я… не могу… не могу ничего проглотить. Так что обо мне не беспокойся.
«Я обязательно принесу тебе что-нибудь», — поклялся Хаймек про себя.
Мама сидела и, не отрываясь, смотрела на умиротворенное лицо Голды. Потом на ее губах появилась слабая улыбка, которой она как бы говорила покойной: «Не сердись, Голда. Видишь, я тоже уже на пути к тебе. Мне изменили мои ноги. Не сердись».
Луч солнца, отразившись от краешка золотого зуба, блеснул, как обещание неминуемого счастья. И погас за искусанными в кровь сухими губами.
Чуть позднее мама с помощью Хаймека кое-как добралась до жилища господина Войны.
— Попробую еще раз, — сказала она Хаймеку, останавливаясь у входа в дом всемогущего человека. — Попробую… ради тебя.
Вечером от господина Войны в их хибару прибыл посланец, человек с густой черной бородой, облаченный в длинное, до пят, черное пальто. Он молча поставил в угол небольшой, но увесистый, килограммов на десять, мешок с ячменем и о чем-то пошептался с мамой. Вслед за ним появилось четверо носильщиков. Они забрали Голду. Иоси молча побрел за ними.
Оставшись с Хаймеком наедине, мама объяснила ему, что он должен делать. Он должен был
