не договорил и отошел.
Вскоре он уехал, а я осталась улыбаться азербайджанцам. В казино наискосок в тот день обошлось без эксцессов, возможно потому, что народу было совсем не много, день был холодный, пасмурный, стоял конец октября, звонкий голос из репродуктора метался меж облезших деревьев и казался все менее уместным. Так прошел месяц. Никакой другой работы пока не предвиделось, вставать в половине пятого утра было все нестерпимей, давка в метро превращала меня в инвалида, а золотые азербайджанские зубы были плохой заменой солнечному свету. Каким-то чудом я умудрилась не заболеть, несмотря на дожди, мокрый снег и пронизывающий ветер. Впрочем, все это сказалось на моем физическом состоянии: я стала спать на ходу, сделалась рассеянной, заторможенной и раздражительной. Вероятно, подсознательно я очень хотела избавиться поскорее от этой работы любой ценой, и тут вдруг все закончилось — в полном соответствии с популярной мещанской теорией о том, что мысль материальна.
Однажды вечером на рынок ко мне приехало все семейство — и Леонид Семенович, и его пенсионерка-спортсменка жена, и оба розовощеких сына. Они ловко разобрали палатку, сообщив, что только что ездили за новой партией товара, которая в машине лежит, выдали мне причитающийся гонорар, и один из сыновей попросил меня передать ему картонную коробку с подтяжками. Я схватила коробку. У коробки вывалилось размякшее дно, и партия разноцветных подтяжек ухнула в грязь, под ноги. Я не успела ничего сделать. Спортсменка-пенсионерка ударила меня по лицу своей сухой тренированной ладонью. «Кто ж теперь стирать-то это все будет, а?! — завопила она. — Некондиция, некондиция же! Я сто раз ведь повторяла: на рынке главное — глаза, внимательность, взаимопомощь и взаи? моподдержка! Кто ж ставит на мокрую землю картонные коробки?! Я сто раз повторяла: надо место рабочее подготовить! А?!» Она говорила что-то еще, сыновья побежали с грузом к машине, а Леонид Семенович стоял прямо напротив меня и молчал, молчал, молчал, молчал.
С тех пор прошло восемь лет, и теперь всякий раз, когда я пишу какой-нибудь текст, я старательно избегаю слов «пристрастность», «несправедливость», «подлость», а также модного слова «цинизм» и не менее модного слова «предательство». Эти слова я как могу замещаю другими — «слабость», «нерешительность», «обстоятельства», «свойства характера». Раньше какой-то внутренний цензор мой непрестанно протестовал против всех этих эвфемизмов, настаивая, что колумнист должен обладать скептическим умом и острым пером, но со временем голос этого цензора становился все тише и тише, покуда не умолк совсем. Осталась только украинская баркарола: «Чому мени, боже, ты крыла не дав, я б землю покынув та й у небо злитав».
Спрятанные
О пигмеях нашего бизнеса: интервью с мелким предпринимателем
Все говорят: мелкие предприниматели, мелкие предприниматели. Ото всех мы слышали про них, а сами ни разу не видели...
— Мы, как клопы, в темноте, мы призраки. В этом году я буду отмечать юбилей: десять лет в одном бизнесе. До этого работал в большой компании, мы производили промышленную упаковку. В кризисном 98 году выполняли заказ для некоего завода, я привез директору эскиз и раскрой. Поговорили. Тогда как раз я собирался уходить — надоело, образно говоря, вычерпывать воду из пробитой лодки. И директор предложил: «Давай ты будешь продавать мою продукцию». Ну я и стал продавать — скромненький, маленький, незаметный.
Все девять человек, которые со мной трудятся, — это безысходка. Полнейшая безысходка... Палыч. Когда я пригласил его работать в девяносто девятом году, это был никому не нужный пенсионер, который пытался стать фермером и в Рязанской области замутить разведение свиней. А я с его дочерью учился в университете. Он из Душанбе, физик-теоретик, вся семья оттуда бежала, когда там русскоязычным начали глотки резать. Палыч, между прочим, поработав со мной восемь лет, купил себе новую иномарочку, дочери комнатку в коммуналке сладил. Ленька, его напарник, пять лет назад откинулся с «Матросской Тишины» и вообще на фиг был никому не нужен, а сейчас больше меня продает. Изабеллу Викторовну, тещу Леньки, взяли бухгалтером. Борис, ее сын от первого брака, — у нас водитель. Потом со склада ко мне ушли кладовщики. У них зарплата маленькая, вычеты непонятные, деньги скидывают на карточку, которую можно обналичить только в трех банкоматах по Москве, еще и за обналичку своей же зарплаты с них проценты берут. Они все время спрашивали: «Ну когда ты нас к себе заберешь?»
Говорят, что всегда нужны какие-то начальные средства, бизнес-план, связи. У меня были только долги. Мы не брали никаких кредитов. Тем кормились, что поднимали с земли.
Сначала я начал окучивать строительные рынки. Распечатывал на стареньком принтере рекламные материалы, отдавал эти картинки со своими координатами. В течение года почти никакой прибыли не было, я считал удачной неделю, когда продавал двадцать единиц товара. Знаешь, есть такой эпизод в одном из шоу Бенни Хилла? Он играет пузатого богатого старикана, который, покачиваясь в кресле-качалке, говорит своему инфантильному потомку: «Сынок, я сделал свой капитал на том, что просто отминусовал посредников». Все просто: убрать посредников. Началась работа напрямую со строителями, с проектными организациями.
— Да, кстати, Сергей, а что вы продаете-то?
— Значит так, это называется «светильники промышленного, административного, складского назначения». Помнишь сказку про солдата, который заколдованные яблоки продавал? У него такая фраза была: «Я как эту Раиску увижу, так сразу блеват и кидат». Вот и я как произнес сейчас слово «светильники», так меня сразу «блеват и кидат». Я занимаюсь этим вынужденно, чтобы накормить родных и близких.
— У нашего малого бизнеса есть такое странное свойство — ему все время помогают. Эти мероприятия, направленные на спасение малого бизнеса от притеснений, сильно напоминают какие-то поиски Святого Грааля. Очень важные действия, явно имеющие сакральное значение для тех, кто этим занимается, бесконечно протяженные во времени... При том они вряд ли могут завершиться успехом, да никто того и не ждет, ибо тут главное — не победа, а участие. Все время какие-то форумы, выступления, Хакамада...
— Да никто меня не притесняет. Хочешь, чтобы тебя не прессовали, — будь невидимым, неслышимым, никому не интересным. Пойми, ты приходишь в рамках какой-то программы в инкубатор малого бизнеса, говоришь: «Я хочу открыть пекарню!» И тут тебе обламываются кредиты, льготная аренда, связи. Человек не задумывается над тем, что, взяв все это, он подписывает контракт с власть имущими. Когда по этому контракту приходит пора платить, он становится дойной коровой. Или его зачищают, освобождая территорию для выпаса более дойной коровы. Тогда он орет до крови в глотке про притеснение. А мне экономически выгодно и безопасно быть невидимкой. Я как то дерьмо в проруби, которое не тонет, но и не всплывает. Я не тону, потому что есть для этого необходимый ресурс, а не всплываю, потому что мне это не нужно. Я хорошо помню 90-е, за плечами армия и отнюдь не шоколадная, по утрам работа дворником во время учебы в университете, студенческие строяки за полярным кругом, бичи, зэки... Все это мне дало пищу для размышлений. Всегда выгоднее — не имидж крепить, а быть для власти невидимкой, пигмеем, капитаном Немо.
Под офис я себе снял двухкомнатную квартиру в Свиблово, на Енисейской улице. Жилой сектор, он в полтора раза дешевле, чем офисные помещения. И двое моих новых сотрудников прямо там живут, спят. Один — в одной комнате, другой — в соседней. Аренду я оплачиваю. Они утром встали, попили чай, оказались на рабочем месте.
— Два мужика?
— Нет. Женщина лет сорока и мальчик, институт недавно закончил. Родственники, тетка и племянник, ну, на самом деле — седьмая вода на киселе. Они — из деревни, куда я когда-то летом ездил отдыхать. Знаешь, там реально крепостничество. У них ушлый бывший агроном сначала скупил их колхоз, а потом и весь район. Система такая — перераздал кредиты направо и налево. В результате в каждом доме холодильники эти огромные, «Индезит», погребов уже ни у кого нет. Спутниковыми тарелками все
