военным делам никакого отношения не имеет, как и к фронтовым заслугам. После второго ранения (осенью сорок третьего в Латвии) на фронт Бобков уже не вернулся: долго лежал в госпитале, а потом его вызвал особист и сказал, что есть, мол, у нас такое соображение - перевести вас в органы госбезопасности, в «Смерш». И Бобкова отправили учиться в Ленинград.
Закончив курсы, в 1945 году он пришел работать помощником оперуполномоченного в центральный аппарат НКГБ СССР. В здании на Лубянке (сначала в бывшем офисе страхового общества «Россия», потом в новом корпусе рядом) Бобков проработал до января 1991 года, уйдя в отставку с должности заместителя председателя КГБ СССР. Перед тем, как подписать указ об отставке, президент Горбачев пригласил Бобкова к себе в Кремль - попрощаться. Разговаривали долго, спорили, а потом, уже у порога, пожимая президенту руку, Бобков сказал что-то вроде: «Будущее покажет». Горбачев ответил: «Не знаю, каким будет будущее, но внуков жалко».
II.
О своей работе в абакумовском МГБ Бобков вспоминает неохотно и коротко и не соглашается с тем, что каждый, кто работал на Лубянке при Сталине, может считаться участником репрессий - говорит, что у него был другой характер работы, «шпионов ловил» (я спросил: «Ну а если человек не был шпионом, а вы его посадили?» - Бобков удивился: «А зачем же его сажать, если он не шпион?»). Своего первого начальника - Виктора Абакумова - видел несколько раз, близко с ним не общался, но говорит, что настоящий Абакумов был совсем не таким, каким его описывал в «В круге первом» Солженицын («То, каким его показывают, останется на совести того, кто показывает»). О Солженицыне при этом отзывается вполне уважительно: «Я отношусь к нему гораздо лучше, чем раньше. Он не менял себя, он не приспосабливался, как те люди, которые были за советскую власть, а потом переменились и стали подписывать письма с требованием расстрелять Белый дом. Солженицын не такой, как они. Он как был врагом советской власти, так им и остался».
Мнение Бобкова о Солженицыне - это мнение вполне авторитетного эксперта. Основной задачей пятого («идеологического») управления КГБ, которое возглавлял Бобков, как раз и было противодействие таким, как Солженицын, противникам советской власти.
- «Диссидент» - я не знаю такого слова, - говорит Бобков. - Его придумали на Западе, чтобы наша деятельность выглядела как борьба с инакомыслием. Но мы не боролись с инакомыслящими, мы боролись с теми, кто вел нелегальную борьбу против существовавшего в нашей стране строя. Надеюсь, вы понимаете разницу. Тот, кто написал какую-нибудь книгу или статью - тот еще не враг, не борец против нашей страны. А тот, кто организует какие-то выступления против советской власти, печатает листовки и так далее - вот с такими людьми мы боролись.
Создание пятого управления было одним из первых шагов Юрия Андропова сразу же после того, как он возглавил КГБ.
- Надо было знать обстановку в стране, - объясняет Бобков. - Надо было видеть то, чего нельзя увидеть с помощью традиционной оперативной работы. Каких-то людей можно было удержать от того, чтобы они не превращались во врагов государства, и мы это делали, удерживали их. Кого-то удержать не удавалось. Но до нас этим вообще никто не занимался. Например, Никита Сергеевич Хрущев - при всех его положительных сторонах - часто практиковал такие решения, последствия которых с точки зрения доверия народа были очень серьезными. Например, изъятие скота у крестьян или изъятие приусадебных участков - даже когда эти решения были отменены, доверия это не вернуло, потому что люди думают: конечно, сегодня вернут, а завтра все опять отберут. Обстановка требовала новых методов работы, новых отношений с обществом.
Видимо, решив, что эти слова могут быть истолкованы как критика советского строя, Бобков делает оговорку:
- Это очень серьезный вопрос. Вопрос о том, что мы первыми - первыми в мире - следовали по пути строительства социализма. Поиск этого пути - не самая простая вещь. Посмотрите на Китай - он сейчас этот путь нашел. Путь сочетания китайских традиций и марксизма-ленинизма. Но и у них были ошибки, и у нас были. На основании ошибок нельзя делать выводы о социалистическом строе.
III.
Наверное, создание внутри КГБ структуры, которая отслеживала бы настроения в обществе, к концу шестидесятых действительно назрело. Хрущевский период советской истории - это не только журнал «Новый мир» и Фестиваль молодежи и студентов, но и регулярные массовые народные волнения в разных городах страны.
- Каждый раз, когда случалась какая-нибудь такого рода вспышка, власть оказывалась перед фактом. Саму вспышку видели, а то, что ей предшествовало - нет, никто этим не занимался. Никто не анализировал причины, никто не работал над тем, чтобы предотвращать события не тогда, когда они уже возникли, а когда только появляется чувство, что что-то может произойти. Тот же Новочеркасск - вспышку можно было предотвратить, если бы за дело с самого начала взялся обком партии. Это был редкий случай, когда власть знала, что происходит - знала, но при этом ничего не сделала. Надо было сразу же идти в народ, а в народ никто не пошел. Или Грозный 1958 года, когда там были столкновения, - это же все из-за непродуманности решения о возвращении чеченцев и ингушей в республику. Нужно было думать, прежде чем возвращать.
После создания пятого управления и до самой перестройки народных волнений в СССР не было. Я спрашиваю Бобкова, считает ли он это своей заслугой, Бобков отвечает:
- Это не заслуга, это работа.
IV.
Пятое управление - оно и по названию пятое, то есть не первое. В лубянской иерархии противодействие идеологическим диверсиям значило гораздо меньше, чем разведка или контрразведка. Но с разведчиками в повседневной жизни советские люди, конечно, не сталкивались, поэтому для большинства современников КГБ - это именно Бобков. В мемуарах Евгения Евтушенко он, не названный по имени, фигурирует как «Человек с Глазами-Сверлами». Говорю об этом Бобкову, он делает вид, что не знал, и вздыхает - давно, мол, не видел своего старого друга Евгения Александровича.
- При этом напрасно считают, что активнее всего мы работали с московскими писателями. О них даже и говорить нечего. Кто-то, конечно, писал что-то не то, - но это совсем не подрывная работа. Подрывная работа - это организованные действия, направляемые из-за рубежа. И НТС активно ею занимался, и какие- то еще структуры. Вот это был основной наш фронт.
Об НТС, Народно-трудовом союзе, Бобков говорит много и с удовольствием - очень активную подрывную деятельность вели, широкая разветвленная сеть, большие деньги. Я спрашиваю, в чем именно заключалась опасность, которую, по мнению Бобкова, представлял НТС.
- Чем они занимались? О, много чем занимались. Постоянно пропагандировали необходимость свержения советской власти. Чаще всего - распространение листовок и подрывной литературы, но это была всего лишь одна из форм их деятельности. Кое-где (ох уж это вечное гэбэшное «кое-где». - О. К.) были попытки организовать тех, кто мог встать на путь террора.
В ответ на просьбу привести примеры случаев террора Филипп Денисович почему-то вспомнил взрывы на Измайловской ветке московского метро, устроенные армянскими националистами (а вовсе не боевиками НТС), и «дело Дымшица и Кузнецова» 1971 года, когда группа еврейских активистов попыталась угнать в
