Меотийские болота (Азовское море) лань. Шмидт указал на сходство имени этого животного с именем жены мифологического родоначальника Монголов Бюрте–Чино (Burta–Tschino) Марал (лань) и ещё с тем, что по китайским известиям в 967 г. до P.X. Чжоуский князь Мувань отправился в поход на монгольское (?) племя Цюань–шунь и взял в дань 400 шкур белых волков и 400 шкур белых оленей. «Везде здесь мы открываем Бюрте–Чино и Гоа–Марал в монгольском значении их имён», добавляет Шмидт. Сделав это неожиданное открытие, он в самом имени Хунну видит связь с монгольским мифическим зверем. Он указывает на то, что в северо–китайском говоре гортанные звуки южного произношения заменяются шипящими. Так северное Ся (имя династии) равно южному Хя, Бедзин — Пекин и т.д. Поэтому южное Хунну или Хюнну (Hiongnu, Hiungnu) равно северному Сунну или Сюнну (Siounu, Siunnu). По монгольски слово Чино (Tschino) выговаривается во всех диалектах Чюно (Tschiuno) или Чюнно (Tschiunno). Таким путём он сближает китайское Сюнну с монгольским Чюнно. Самый титул хуннуских, государей (по Дегиню Цен–ли–ко–то, Tseng–li–ko–to, по Ремюза Тангри–куту, Tangri–kutu) он считает тожественным с титулом Чингиз–хана Суту Богдо (Ssutu Bokdo), так как по вышеуказанному правилу Суту равно Куту. Это слово, по мнению Шмидта, ни в монгольском языке, ни тем менее в турецком, не значит сын. «Суту» значит по монгольски «правильное перо». Богдо же и Тенгри (небо) почти одно и то же; да кроме того в некоторых монгольских книгах хаганы прямо называются «тенгри». Перейдя затем к Европейским Гуннам, он заметил, что некоторые учёные (кто именно — он не говорит), сообразуясь с описаниями наружности и обычаев Гуннов, оставленными Аммианом Марцеллином, Иорнандом и Прокопием, признали их за Монголов, а Бергман пошёл ещё дальше и с большим основанием, по мнению Шмидта, утверждал, что гунские имена — монгольские. Соглашаясь с производством имени Аттилы, он считает ошибкой производство имени Мунцак от «му» и «цак». Это слово, по его мнению, то же что и однозвучное с ним и до сих пор употребляющееся у Монголов и значащее: круглый, шарообразный предмет, или же это слово близко к «мунца», которое значит: клин. Он думает, что и многие другие, приводимые древними авторами имена можно объяснить монгольскими словами: Так, Донат (Donat) равно Доной (Donoi), Каратон (Caraton) — Харату (Charatu), Бледа (Bleda) или Буда (Buda) — Бода (Boda), что значит личность или Будун (Budun), что значит туман, Баламир (Balamir) — Баламбар (Ваlambar), Эллак (Ellak) — Аллак (Alla), Субтар (Subthar) — Субударра (Subudarra) и т.д. Вообще Шмидт вполне довольствуется тем, что говорил о происхождении Гуннов Бергман, и считает их Монголами.
Сходных со Шмидтом взглядов придерживался и известный русский синолог Иакинф Бичурин. Он писал по этому вопросу сначала в «Записках о Монголии» (СПб. 1828), потом в «Собрании сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» (СПб. 1851). Этот учёный, прекрасный знаток китайского языка, к несчастью не обладал историческим талантом. По его мнению Средняя Азия всегда была населена теми народами, которые населяют её теперь. Переводя из китайских летописей известия о кочевых народах, живших к северу от Китая, он довольствовался только переводом, не критикуя и не проверяя данных, сообщаемых этими летописями. При таком способе работы всё написанное им по истории замечательно главным образом как собрание материалов, а не как научные исследования. Мы начнём с первого из упомянутых сочинений, во–первых потому, что оно появилось раньше, а во–вторых потому, что в нём Иакинф сообщает больше собственных взглядов, чем во втором.
«Записки о Монголии» разделены на четыре части. 1–ая — дневник поездки автора от Пекина до русской границы, 2–ая — географическое и статистическое описание Монголии, 3–ья — собрание исторических сведений (в пересказе по китайским летописям), 4–ая — излагает уложение, по которому китайцы управляют теперь Монголией. По предмету нас занимающему более всего данных находится в третьей части, хотя некоторые замечания можно найти и во второй. Как синолог и историк северовосточной части Азии, Иакинф касался только истории Хунну. «Более нежели за двадцать веков до нашей эры скитался уже монгольский народ со своими стадами по пустыням, сопредельным северному Китаю», говорит он (т. II, стр. 1), верный своим взглядам относительно неизменности состава народов, населявших Среднюю Азию[21]. Неизвестным как предшественникам, так и некоторым писавшим после Иакинфа, остался тот факт, что Хунну в 15 г. по P.X. получили предложение от китайского императора Ван–Мана переменить своё имя на Гунну. «Хунну, по китайски Хун–ну или Сюн–ну, значит: злой раб, а Гунну значит: почтительный раб. Итак Хунну с 15 г. по P.X. начали называться Гуннами» (т. II, стр. 34, прим.). Следовательно, по мнению Иакинфа, отделение орды Чжи–чжи от Ху–хань–е, случившееся в 51 голу до P.X., произошло до этого переименования, тогда как распадение на северных и южных (48 г. по P.X.) было уже позже[22]. Что касается участи северных Хунну после их поражения Сяньбийцами (92 г. по P.X.), то часть их, по мнению Иакинфа, подчинилась новым победителям, а другая, сначала поселенная рядом с южными Хунну по южную сторону Великой стены, ушла оттуда и после ряда странствований и остановок у Урумчи, в Тарбагатае и Восточном Туркестане, была разбита Китайцами. «После сего северные Гунны действовали слабо и наконец мало по малу и самоё имя их исчезло. Несмотря на сие, некоторые поколения Гуннов долго ещё существовали в Тарбагатае под другими именами и в последствии учинились известными по своим военным подвигам» (т. II, стр. 52). Очевидно, что последние слова указывают на европейских Гуннов. Итак, в своем первом сочинении Иакинф явился решительным сторонником теории монголизма Хунну и Гуннов.
Перейдём теперь к его второму сочинению.
Как указывает самоё заглавие, в нём излагается исключительно история. Разница между ним и третьей частью «Записок о Монголии», та, что в нём излагается история не только кочевников, живших в Монголии, но вообще народов Средней Азии, а также и то, что в первом сочинении ведётся пересказ по летописям, а во втором только представлены переводы с примечаниями и добавлениями автора, так что оно уже совсем носит характер сборника материалов; по собственному заявлению Иакинфа это сочинение «есть точный, более буквальный перевод» (т. I, отд. I, стр. II). Несмотря на то, что «Собрание сведений» явилось на 23 года позже «Записок о Монголии», взгляды автора совершенно не изменились. Иакинф всё также считает, что Монголы издавна жили в соседстве с Китаем. Так он говорит: «Монголы с незапамятных времён смешанно жили с Китайцами на северных пределах Китая» (т. I, от. I, стр. I); «Хунь–юй, Хань–юнь и Хунну суть три разные названия одному и тому же народу, известному ныне под названием Монголов» (т. I, от. I, стр. 2). «Почти за двадцать столетий до P.X. Монголы и Тунгузы в китайской истории представляются как два самобытные народа. Одни Турки, по причине отдалённости, несколько позже ознакомились с жителями Срединного государства» (т. I, отд. II, стр. 477). Как условны были его взгляды, можно уже видеть из того, что даже сторонники разных теорий, напр. Каён и Ремюза, считают, что Турки ранее монгольских народов явились в истории Средней Азии. Иакинф прямо заявляет, что «на всей полосе Средней Азии от Восточного океана до Каспийского моря искони обитали те же самые народы, которые и ныне населяют эту страну» (т. I, от. I, стр. VII). И тут, с другой стороны, проводит он совершенно верный взгляд, что племенное или родовое имя династии переходит на весь народ (т. I, от. I, стр. III). Историю Хунну Иакинф помещает в первую часть, в которой говорится только о народах монгольского племени. Тут он касается вопроса об имени Хунну, о котором он не говорил в «Записках о Монголии», и замечает следующее: «Китайцы, при голосовом переложении сего слова на свой язык, употребили две буквы: хун — злой и ну — невольник. Но монгольское слово Хунну есть собственное имя и значение китайских букв не имеет» (т. I, отд. I, стр. 1). Имя первого славного шаньюя Хунну Мо–дэ он сближает с монгольским словом «модо», что значит лес (там же, стр. 11). По поводу переименования из Хунну в Гунну он замечает: «здесь изменено не подлинное народное название Монголов, а голосовое переложение названия на китайский язык» (т. I, отд. I, стр. 107). Иакинф, писавший это сочинение уже после выхода в свет многих исследований, касавшихся Хунну и считавших их не Монголами на основании заслуживающих внимания данных, высказал мимоходом свое мнение о двух учёных, особенно известных своими работами по этому вопросу и вот в какой форме (т. I, отд. I, стр. 10): «Дегинева история о Хуннах, Тюрках и Монголах и Клапротовы записки об Азии от начала до конца наполнены превратными понятиями о древних народах монгольского племени, потому что ни Дегинь, ни Клапрот не читали китайской истории во всей её обширности, почему то, что читали без связи в целом, не все ясно и правильно понимать могли». Мнение это, как и всё у Иакинфа, выражено безапелляционно. Ни многолетний, обширный труд Дегиня, ни работы Клапрота но заслуживают внимания, так как с начала до конца полны ошибками! Тю–гю Иакинф, как и Шмидт, считает за монгольский народ. «Ориенталисты Западной Европы», говорит он: «пренебрегли уверением китайской истории, а обратили внимание на созвучность Тю–гю с Тюрки и приняли в основание, что Монголы, известные под народным названием Дулга, были Тюрки, а как предки дулгаского дома происходили из дома Хуннов, то и Хунны были народ тюркского же племени. Сие то смешение Монголов с Тюрками повело учёных Западной Европы к
