Я, однако, заметил, что мама дрогнула.
— Всего одну чашку, — канючил я. — Ты что, умрешь от этого?
— Твоя мать права. Для растущего организма кофе вреден.
Если ты поздно ложился спать, это, согласно Бамбингеру, тоже замедляло развитие. Так же как и вечера, проведенные в кегельбане.
— Это дело семейное, и вам бы в него свой нос, а он у вас на двоих рос, не совать.
— Немедленно извинись перед мистером Бамбингером!
— Или я получу причитающуюся мне по закону норму, или разорву свои талоны.
— Ничего подобного ты не сделаешь. А теперь извинись перед мистером Бамбингером.
Бамбингер издевательски улыбался, выжидал.
— Идите к черту! — завопил я и напустился на Бамбингера: — Чего вы удрали от Гитлера, струсили? Чего бы вам не уйти в подполье, не бороться против Гитлера? Все лучше, чем бросить жену и детей и спасать свою шкуру.
Мама отвесила мне оплеуху.
— Ах так? — Я выскочил из-за стола. — Я ухожу из дому.
На улице моросил дождь. Я — руки в карманах ветровки, за спиной наспех собранный рюкзак — поплелся к кегельбану: там расставлял кегли Херши.
— Слышь, — сказал я. — Хочешь убежать из дому вместе?
Херши отер пот со лба — осмысливал мое предложение.
— А до понедельника повременить нельзя? У нас сегодня латкес[111] на обед.
На обратном пути я рассказал Херши, как меня допекает Бамбингер. Тут дождь полил всерьез, и мы укрылись под наружной лестницей.
— Слышь, сделаешь для меня одно дело? — спросил я.
— Нет.
— И на том спасибо.
— Чего тебе надо, чтобы я сделал?
Я попросил Херши позвонить к нам в дверь и сказать маме, что я упал в обморок или что-то в этом роде.
— Скажи, что ты шел себе по своим делам и наткнулся на меня — я лежал в канаве.
— Дрейфишь. Так я и знал. Тебе нипочем не убежать.
Тут Херши меня пихнул, и я скинул рюкзак — хотел его оглоушить. Он пустился наутек.
Шел одиннадцатый час, дождь сменился снегом.
— Ты вернулся, — сказала мама: она, похоже, нешуточно обрадовалась.
— Только на эту ночь.
— Пошли. — Мама взяла меня за руку. — Мы только что узнали замечательную новость.
Бамбингер — хотите верьте, хотите нет — плясал вокруг стола с моей сестрой. На голове у него красовалась бумажная шапка, очки висели на кончике носа.
— А вот и блудный сын воротился, — сказал он. — Говорил же я вам, что беспокоиться не стоит.
Бамбингер расплылся в улыбке, ущипнул меня, и пребольно: я не успел увернуться.
— А родители еще собирались отправить полицейских на твои поиски.
— Миссис Бамбингер и Юлиус спаслись. — Мама захлопала в ладоши.
— Они выедут из Австралии, — сказал папа. — Пароходом. Мистер Бамбингер получил телеграмму.
— Я вымок до нитки. Скажи спасибо, если я не схвачу пневмонию.
— И верно. Вы только посмотрите на него, — сказал папа. — Можно подумать, он из реки вылез. И что он этим доказал? Ничего.
— Я вам вот что скажу, — вмешался Бамбингер. — Может быть, кофе пить ему еще рано, но капля- другая бренди ему не повредит.
Все засмеялись. Оттолкнув Бамбингера, я рванул в свою комнату. Мама пришла следом.
— Ты почему плачешь?
— Я не плачу — я промок.
Из столовой доносился смех.
— Возвращайся к своей компании. Веселись.
— Прошу тебя, извинись перед мистером Бамбингером.
Я молчал.
— Я разрешу тебе пить по чашке кофе в неделю.
— Это что, он придумал?
Мама посмотрела на меня с удивлением.
— Ладно. Иду. Извинюсь перед ним.
Я прошел вместе с Бамбингером в его комнату.
— Что ж, давай, выскажись начистоту. Я тебя не укушу.
— Мама велела сказать, что мне очень жаль.
— Вот как?
— Вы ко мне вечно цепляетесь.
— Неужели?
— Может, им и не заметно. Мне это более заметнее.
Бамбингер — он нарочито медленно сворачивал самокрутку, а я так и стоял перед ним — наконец сказал:
— Грамматика у тебя явно хромает.
— И эта комната, и эта кровать — мои.
— Вот как?
— Во всяком случае, были бы моими. Мне их обещали. А теперь я как жил, так и живу с сестрой: комнату сдали вам.
— По-моему, твоим родителям нужны деньги.
— Я извинился. Могу я идти?
— Иди.
Назавтра мы с Бамбингером избегали смотреть друг на друга, и целую неделю он ни разу не попытался ни поучать, ни одергивать, ни наставлять меня. Из Австралии пришло толстенное письмо, и Бамбингер показал нам фотографии серьезного мальчугана в явно тесном ему костюмчике иностранного покроя. Жена его, седая и патлатая, косила, один зуб у нее, похоже, был золотой. Бамбингер читал родителям вслух отрывки из письма. Семья его, как я знал, прибудет в Канаду не раньше чем через полтора месяца: одно плавание займет месяц.
Теперь Бамбингер без остатка предался работе и накопительству. Даже самокрутки перестал курить и брался за любую сверхурочную работу. В свободные дни Бамбингер рыскал по распродажам — выискивал, где бы что купить подешевле. С одной распродажи он принес костюмчик для мальчика, с другой — допотопную стиральную машину; чинить ее он взялся сам. Приобрел на аукционе стол и стулья, купил на благотворительном базаре подержанный пылесос. Эти, а также прочие покупки он стаскивал в сарай; меня он сторонился.
Как-то я ошарашил Бамбингера — принес ему пачку почти что новеньких комиксов. «Для вашего сынка», — сказал я и убежал, а на следующее утро обнаружил комиксы в мусорном ведре.
— Юлиус не станет читать такую белиберду, — сказал Бамбингер.
— Они мне обошлись в пять центов каждый, вот.
— Намерения у тебя были добрые. Только деньги ты потратил впустую.
В субботу днем, за неделю до того, как миссис Бамбингер и Юлиус должны были приехать, папа принес в кухню газету. И шепнул что-то маме на ухо.
— Да, пароход называется так. О Господи!
Из сарая, шатаясь под тяжестью трехногого стола, приплелся Бамбингер.
— Крепитесь, — сказал отец.
