километров.
Работа здесь шла полным ходом, и уже новая партия монолитов была готова к отправке. Наибольшее затруднение вызывала их транспортировка в лагерь, так как машина в большинстве случаев могла подъехать к раскопке только снизу, по руслу. Поэтому приходилось спускать монолиты на веревках — с 15- 20-метровой высоты, по отвесной стене.
Ефремов с Новожиловым закончили детальное изучение геологического строения местонахождения Нэмэгэту. Оно представляет собой древнее русло громадной реки (ее дельтовой части), врезанное в красноцветные озерные отложения — красные песчаные обрывы ниже костеносного слоя. Наибольшее число находок оказалось в центральной части местонахождения, соответствующей, вероятно, фарватеру этого русла, где течение концентрировало трупы динозавров. Течение древней реки должно было быть вообще достаточно сильным, так как в местонахождении перемешаны остатки зауропод, утконосых и хищных динозавров, обитавших в разных зонах. Вероятно, соседние местонахождения — Алтан-Ула и Цаган-Ула — также соответствуют руслам этой огромной позднемеловой реки, дельта которой имела ширину в несколько десятков километров.
Западный маршрут
20 июня, так и не дождавшись приезда Орлова, мы с Ефремовым выехали в большой западный маршрут, намереваясь обследовать Заалтайскую Гоби и другие соседние, никем не изученные котловины. Кроме нас в состав отряда вошли: шофер Пронин, рабочие Брилев и Сидоров; под Ноян-Сомоном нас ждали Вылежанин и Намнандорж, оставленные с 'Волком' у колодца. Второй машиной, участвовавшей в этом маршруте, был 'Дзерен'.
В Ноян-Сомоне мы просидели два дня, ожидая, что подъедет Орлов. Однако уже прошло четыре дня сверх срока, а его все не было. В довершение всех бед Пронин забыл взять из лагеря необходимый запас автола. Мы рассчитывали пополнить его в Ноян-Сомоне, куда 'Кулан' должен был привезти целую бочку, но теперь все это срывалось. Иван Антонович метал громы и молнии — он всегда быстро терял спокойствие, когда что-нибудь получалось плохо, особенно если ему казалось, что это 'плохо' могло бы и не быть. Больше всех доставалось Пронину и мне: первому за автол, а мне за задержку машины.
23 июня мы решили выезжать. Но едва сели в машины и моторы привычно заревели, как вдруг увидели бегущего директора школы, у которого мы гостили. Он что-то кричал нам и размахивал руками. Оказывается, он заметил, что к Ноян-Сомону подходит крытая машина. Это мог быть только 'Кулан', ибо местных машин с крытым верхом не было. И действительно, не прошло 5 минут, как появился злосчастный 'Кулан'. Вел машину ее поправившийся водитель Павел Яковлевич Петрунин, а с ним в кабине сидел Юрий Александрович Орлов.
Все несказанно обрадовались. Орлов рассказал о новостях в Институте и в Москве. Вместе с ним из Улан-Батора приехал наш хозяйственник Шкилев, который привез свежих продуктов и даже бутыль красного вина.
Мы устроили небольшую встречу, раскупорив вино и наскоро приготовив закуску. К несчастью, Шкилев перед тем как поместить вино в стеклянную посуду, 'догадался' продержать его несколько часов в оцинкованном бидоне, где оно подверглось окислению. Из опасения, что его отругают, он промолчал — и в результате не прошло и десяти минут, как у всех появились признаки отравления, правда не столь опасного, но пришлось все вино вылить.
В середине дня мы выехали из Ноян-Сомона. До колодца, где нас ожидал 'Волк', ехали все вместе, а здесь, заправившись водой, поехали каждый своим путем: мы с Ефремовым на юг, начав западный маршрут, а Орлов и Шкилев — к Нэмэгэту.
Орлова решили не привлекать к участию в длительном западном маршруте, хотя ему, как и всякому исследователю, страстно хотелось попасть в этот интересный маршрут. Юрию Александровичу в его пожилые годы и после дороги такой маршрут, без отдыха, был бы очень тяжел физически. Поэтому Ивану Антоновичу удалось убедить его остаться в Нэмэгэту, где работа не требовала такого напряжения, как в маршруте.
Миновав Ноян-Богдо-Улу, мы вскоре выехали из мелкосопочника на широкую черную равнину, как будто вымощенную черным щебнем. Наши машины, почувствовав простор и твердую почву, полетели, как на крыльях. И не более чем через два часа мы прибыли в Оботу-Хурал, где взяли проводника и поехали далее в широтном направлении — на запад. Справа тянулась гора Хугшу-Ула, слева — низкие холмы.
Отъехав километров 20 от Оботу-Хурала, мы остановились на ночлег у одного из родников. Однако вода была солоноватая, и нам пришлось пользоваться своими запасами.
В 8 утра мы продолжали наш путь. Дорога пошла меж крупных песчаных кочек, поросших саксаулом. На каждом шагу из кустов выскакивали зайцы, испуганные шумом машин. Мы их не стреляли, так как Ефремов и рабочие-сибиряки не ели зайчатины и даже боялись к ней прикасаться.
Справа, километрах в десяти, по-прежнему тянулись горы. Хугшу-Ула сменилась Хурху-Улой. Слева же шла цепь низких холмов, сложенных темными магматическими или метаморфическими породами.
Вскоре мы достигли огромного саксаульного поля, среди которого кое-где виднелись небольшие группы хайлясов — пустынных вязов. Машины ехали по краю поля, огибая его с севера.
На юг оно казалось бесконечным. Нам приходилось пересекать множество мелких промоин и сухих русел, вызывавших сильную тряску. Наконец, мы выбрались из этого неприятного места и увидели небольшую группу ив и тополей, под которыми оказался хороший родник. Невдалеке высился гигантский курган — старинная тибетская могила, таившая, вероятно, интересные археологические ценности.
После родника дорога продолжала идти по отвратительной местности: плато пересекалось множеством узких, но довольно глубоких промоин, сильно затруднявших передвижение; вскоре их сменил кочкарник, местами попадались участки пухлых глин, проходимых только в сухую погоду. Впереди на горизонте виднелся массив Цаган-Богдо-Улы, на которую мы и держали курс.
День выдался невероятно жаркий, с горячим попутным ветром. В кабине, где температура увеличивалась еще от раскаленного мотора, было как в паровозной топке. Черное плато, нагретое солнцем, дышало тяжким зноем. Это было ни с чем не сравнимое пекло — даже ящерицы, и те, бедняжки, забирались на кустики травы, чтобы не изжариться заживо на этой черной гигантской сковороде. Измучив машины и самих себя, мы в середине дня устроили привал. Выпив наскоро чаю, одуревшие от зноя, мы заползли под машины, где хоть и не жгло солнце, но дышать все равно было нечем. Так провалялись мы часа два-три и двинулись дальше, подвергая себя прежним мучениям.
К концу дня я почувствовал боль в пояснице и попросил Ефремова взглянуть на мою спину. В ответ он только ахнул: поясница была стерта до мяса — и это сидя в кабине! Оказывается, даже и мягким можно
