— Рвоты и стула не было — замечает толстый повар. — И ножом не пырял никто — я испугался — рукой залез — нет там ран. И крови нет.
— У вас язву диагностировали? — спрашиваю лежащего.
Истопник испуганно смотрит на меня. Дыхание у него частое и неглубокое — даже так видно, а поднесенная к его носу кисть руки это подтверждает — кожа на тыльной стороне кисти нежная. Дыхание улавливает четко.
— Да была вроде. Думаете, она?
— Мужайся, княгиня, печальные вести, как пелось в опере 'Князь Игорь' — глупо шучу я — Думаю, что у вас прободная язва желудка или двенадцатиперстной кишки. Будем вас эвакуировать. Саша, свяжись с нашим ботаником — ургентный случай, надо больницу предупредить — операционная нужна на ушивание перфорированной язвы желудка. Нам тут транспорт необходим для доставки лежачего на берег и транспорт с берега до больницы.
Саша начинает бубнить в 'Длинное Ухо', как он называет свою рацию.
— А без операции — никак, а? Обязательно резать надо? — жалобно спрашивает пациент.
— Никак. Но вы так не волнуйтесь — в клинике и операционная есть, и врачи — сделают в лучшем виде.
— А может все-таки не надо резать, а?
— У вас дырка в желудке. Сквозная. И все из желудка льется долой. Прямиком на кишечник, в брюшную полость. Сейчас вам хреново, потом через несколько часиков станет полегче — отомрут нервные окончания, а еще через несколько часиков будет отличный разлитой перитонит и придется ампутировать кусок кишечника. Дальше вы или будете как многочисленные наши сограждане — зомби или выживете, но останетесь калекой. Мне очень не весело вам это говорить, но лучше, чтоб вы были в курсе дел.
— А попить можно? Во рту пересохло!
— Сейчас ватку намочу — язык увлажним, легче станет, а вот пить нельзя категорически. Кстати! — тут я поворачиваюсь к повару — Вы же говорили, что вы — биолог?
— Да, а что?
— Почему допустили к пациенту этого самозваного лепилу с фляжкой?
— Знаете, он был очень убедителен, а я к своему стыду должен признать — растерялся…
Смущенный повар лезет на кухню — продолжать раздачу жидкого супчика, благо толпа голодных все-же дала возможность разобраться с заболевшим. А сейчас уже заворчали, нетерпение проявляют.
Ну да, разумеется — как появляется очередной наглый сукин сын — так окружающие вместо сапогом ему под копчик — развешивают уши. Потом удивляются — где мозги были. Знакомо. Главное — вести себя самоуверенно, тогда любая лажа годится… Эх!
Поверхностный осмотр только подтверждает диагноз.
Холодный пот, живот как доска и любое движение усиливает боль.
В утешение рассказываю страдальцу про то, как я давным-давно делал хирургическое пособие в глухомани — операция была по удалению нагноившегося ногтя на большом пальце ноги. Под анестезией стаканом портвейна, пациент пел лежа на койке и играл на баяне, так ему было не страшно, а я оперировал безопасной бритвой и перочинным ножиком. Да, еще у меня были пассатижи… И самогонка для стерилизации операционного поля и инструментов. Зажило, кстати — отлично. И новый ноготь вырос нормальным.
Больного увозит в кузове обшарпанная 'Газель', а мы, вернувшись обратно застаем определенно суету, характерную для начала действия. Теперь его сгрузят на берегу — там, где развернут с самого начала операции медпункт и быстро эвакуируют катером. Повар, вспомнив нечто важное, успевает поделиться этим важным с нами. Возвращаемся груженые этим самым важным к медпункту…
— Решили выдвинуться к пустым цехам, как тебе и хотелось — удивляет меня Ильяс.
— И почему такое пуркуа па? Ты ж мне отказал категорично, когда я тебя просил проверить пустые цеха.
— На свете есть такое друг Гораций, о чём не ведают в отделе эксгумаций! — вворачивает одну из своих типовых судебномедицинских шуточек стоящий рядом с нашим новоиспеченным командиром мой младший братец — возник шанс разжиться всяким вкусным, заодно оказав массу благодеяний страждущему человечеству.
— Я пустой. Медикаменты нужны.
— Сейчас с берега привезут. Давай, прикидывай, кого из медиков берешь — невесть откуда взявшимся бодрым командирским тоном спрашивает Ильяс.
— А чего прикидывать — братец и медсестрички остаются тут, поиск проводить будут санинструкторы, ну и я с ними в первый раз схожу. Поднатаскать. Тут другой вопрос возник.
Ильяс поднимает вопросительно бровь.
— Повар этот напомнил, что куча жертв при переправе Великой Армии через Березину была связана с особенностями человеческой психологии…
— Бре! Сейчас будешь рассказывать, что мосты французские саперы построили еще вечером. Ночью мосты стояли совершенно пустые, никто по ним не шел, хотя некоторые толковые офицеры пытались заставить этих 'жарильщиков' оторвать задницы и пройти полкилометра, но все сидели у костерков, а вот утром ломанулись скопом, устроили давку, попадали с мостов в воду, сами мосты своей тяжестью поломали и в итоге обеспечили полноценную катастрофу. Так?
— Так. А ты откуда знаешь?
— Ты ушами слушаешь? Я тебе говорил уже — мой предок там отличился. У нас в роду к предкам относиться принято серьезно. Мы ж — Ильяс ядовито ухмыляется и с нескрываемой издевкой выговаривает — не цыфилисофанные, дикие… Ладно. Сам думаю, что с утра хлопот добавится куда там…
— Я все же не понимаю, что вдруг ты согласился… Не, ты конечно у нас командир и как скажешь так и будет — но все-таки?
— Там стоит брошенная исправная бронетехника. Несколько единиц. Кронштадтские пока не сообразили, армейские — тож туда опасаются сунуться. Руки у них не доходят. А нам — как бы и кстати. И медпомощь оказали, ну и к подметке что-то прилипло… Не отлеплять же… Компрене ву, или нет?
— Ву! Сейчас сумку пополню. С братцем детали обговорю — и форвертс!
— Это по — какейски?
— Вперед. По-немецки.
— По-немецки я только 'ахтунги' знаю.
Ильяс подмигивает. Не могу понять, но как только он стал командиром нашей 'охотничьей команды' что-то в нем изменилось. Или наш снайпер сам поменялся?
Пока я снова набиваю сумку, никак не могу отделаться от впечатления, оставшегося после разговора с нашим командиром. Вишь, у них в семье помнят парня, который воевал, черт возьми, аж два века назад. Честно говоря — мне завидно. Хотя, вот я своего деда помню.
Он был очень спокойным и работящим человеком — причем руки у него были золотые. Одинаково мог починить часы и сделать легкую и удобную мебель, сделать сруб для дома или починить резную раму для старинного зеркала. Неторопливый, добродушный.
Про войну рассказывать не любил. Свое участие в ней оценивал скромно. Потому я, воспитанный на поганой совковой ГЛАВПУРовской пропаганде, считал, что вообще-то, раз солдат не убил пару сотен немцев и не сжег десяток немецких танков — то и говорить не о чем.
Это большая беда — про войну наши воевавшие рассказывать не любили — берегли нас от тех ужасов, а пропагандисты, как правило, были из 'героев Ташкентского фронта' и потому их стараниями сейчас разные выкидыши от истории плетут невиданную чушь — и им верят внуки и правнуки тех, кто победил великолепную германо-европейскую армию, кто дал нам жить и так напугал наших неприятелей, что полвека мы не воевали — нас боялись. Вот кстати битые немцы про войну рассказывать любили. Такие мемуары понаписали, что любо-дорого. Посчитать если — так они дважды все наше население постреляли, все танки пожгли и всю авиацию сбили — почему опозорились в конце войны сдачей своей столицы и безоговорочной капитуляцией — совершенно непонятно.
