Еще будучи совсем мелким я сильно удивился, когда мы с дедом мылись в бане. У деда правая ягодица сверху была украшена пятачком тонкой блестящей кожицы, а вот снизу отсутствовал здоровенный кусок — с мой кулак, причем там шрам был страшным и здоровенным. Каким-то перекрученным, сине — багровым, в жгутах рубцовой ткани.
Естественно я поинтересовался. Дед, смутившись, объяснил, что это пулевое ранение.
Навылет.
Должен признаться, что как-то мне это показалось диким. Ведь все ранения у смелых — спереди. А тут сзади. Да еще в попу. Совсем как-то неловко. Очень нехорошо. Хотя деда жалко, конечно, но как-то стыдно и нехорошо.
На том дело и закончилось. В разговорах с мальчишками 'про войну' я эту тему старательно обтекал. В семье были еще воевавшие, но все они как-то категорически не вписывались в плакатный образ бойца- победителя.
Часто в гости приходил брат деда. С одной стороны — он был моряком, участвовал в обороне Одессы, списавшись там с корабля на берег — в морскую пехоту.
Это звучало дико — морская пехота. Сейчас такое представить трудно — потому как американцы со своими маринами — морскими пехотинцами — так всем прожужжали уши, что теперешние дети, небось, скорее пехоте удивятся. А вот в то время, когда я был маленьким — как — то странно это звучало.
Как какой-то суррогат пехоты. Моряки же должны на кораблях воевать, а то вдруг — в пехоте. Все равно как спешенный танкист или летчик.
Потом брат деда воевал под Севастополем. Там и попал в плен. Ну, как так в плен?
А героически подорвать себя гранатой? С десятками немцев? И хотя дед уважительно отзывался о том, как воевал его брат, к самому брату он относился не очень хорошо.
Я это понимал так — брат деда женился на некрасивой бесцеремонной толстой бабе с трубным голосом, много пьет и с дедом часто спорит. Отсюда и прохладность в отношениях.
Сильно потом уже узнал, что брат деда после немецкого плена и, хватанув еще конца войны после освобождения, все время был уверен, что скоро будет новая война и потому глупо заводить детей, а надо жить в свое удовольствие. Ладный умный парень стремительно спился. И красивые женщины, идя чередой, как-то незаметно превратились в страшноватых баб, последней из которых хватило ума держать мужа (таки убедила расписаться) постоянно датым. Меня еще удивляло, что она отмеривает ему из бутылочки, которая всегда была у нее в сумке, дозы портвешка — по чуть-чуть, но довольно часто.
Деду не нравилось, когда его брат начинал над ним посмеиваться — ишь выводок родил, а вот сейчас война будет — и все. Я-де хоть пожил! Не нравилось, что пьет. Не нравилась его беспардонная жена…
А потом мне попалась книжка Ремарка 'На западном фронте без перемен'. Этого писателя я уважал — и потому отношение его героя к ранениям в задницу, как к совершенно одинаковым с другими — меня удивили и заставили подумать. То, что и смелый может получить рану в спину, а тем более в задницу — это я тоже понял.
Опять же и бабушка как — то невзначай вспомнила, когда я пришел из школы с разбитым носом, что вот дед-то в драке был крут и обидеть его было непросто и что она — будучи завидной невестой с выбором — выбрала его после того, как он на деревенских посиделках отлупил деревянной лавкой целую кодлу пришедших озорничать парней из соседской деревни.
То, что мне удалось в свое время выспросить у скупо рассказывавшего деда, запомнилось. Получилось отрывочно и не очень точно — дед-то мне называл и деревни и части и фамилии генералов и другого начальства, фамилии товарищей — он все это отлично помнил. Забывал то, что было час назад — а то, что было тогда — помнил точно — и не путался.
В финскую войну дед служил в зенитно-пулеметной роте. Это счетверенные станковые пулеметы 'Максим' на тяжеленной тумбе, установленные в кузовах грузовиков.
Работы было много, боев мало. У финнов было негусто самолетов, летали они редко.
Финская армия дралась за свою землю свирепо и потери в нашей пехоте, штурмовавшей линию Маннергейма, были серьезны. Деду запомнились наши горелые танки — особенно многобашенные монстры. Дырочка в броне маленькая, а танк сгорел, люки закрыты и горелым мясом пахнет вместе с горелой резиной. Или — если не горелый — под танком и на броне кровь студнем…
Выбили финнов из деревни. Танки по улицам ездят спокойно, а пехотинцев тут же расстреливают непойми откуда. Прибыло начальство. Распорядилось. Пришли огнеметные танки — маленькие с длинным стволом, на конце которого горел шмат пакли — от этого огня вспыхивала струя горючей жидкости. Сожгли дома. Оказалось, что стрельба велась из подвалов, переоборудованных в доты. Саперы эти подвалы подорвали практически без потерь — вместе с их гарнизонами. Ходили слухи, что у финнов воюют и женщины.
Дед ни разу среди мертвых финнов женщин не видел, но эту точку зрения разделял уверенно. Ему надо было с приятелем перейти открытое пространство между двумя рощицами — на виду у финнов. Решили дернуть 'на авось' — обходить больно не хотелось.
Только вышли — с того края — из кустов, куда они направлялись, им кричат: ' Не ходите здесь! Снайпер стреляет!' И — хлоп выстрел. Мимо!
Дед и его приятель пустились бегом. Еще выстрел — и еще мимо.
Дед был твердо уверен — женщина стреляла, потому и промазала. Мужик бы двух дурней ленивых не упустил бы.
Колонну грузовиков вечером обстреляли из засады. Ответ получился внушительный, финны его явно не ожидали — видно приняли боевые машины за обозные — вот и напоролись. Из счетверенных-то — сильное впечатление. Один пулемет не напрягаясь 300 выстрелов в минуту, а тут вчетвером с одной только машины — 1200 пуль в минуту, да машин — не одна. Колонна остановилась. Потом собрались — и прочесали опушку. Нашли какие-то финские шмотки и брошенный автомат 'Суоми' с круглым диском.
Боец, который на гражданке был часовщиком, взялся его разобрать. Разобрал-то его быстро, а потом оказалось многовато лишних деталей. Не получилось его собрать, бросили в костер.
Почему-то часть роты стояла отдельно, и потому пришлось выбирать каптенармуса и повара для тех, кто стоял в отрыве от основной группы. Выбрали деда, чем он явно гордился — мне так это и сейчас кажется хлопотным делом, а деду польстило, что его посчитали достойным, порядочным человеком. Ну, он и натерпелся в первый же день. Привез мясо — и, взвесив — ужаснулся — недостача, причем большая. Кинулся обратно. Ему со смехом показали на все еще лежащий на весах топор — дед его сгоряча положил вместе с мясом, вместе и взвесил. Получил дополнительно кусок с гарниром из шуточек. Привез, сварил, взвесил вареное мясо. Опять ужаснулся — мяса стало снова меньше, чем было. Чертовщина какая-то! Ну, осторожненько поуточнял — и успокоился — умные люди разъяснили — мясо оказывается, уваривается, вареное легче сырого…
(Думаю, что сейчас многие удивятся — во, какие лохи! И эти болваны не стырили кусок мяса, а вернули и каптер дурак какой-то, при кухне, а не воровал, да и работе обрадовался, тоже значит лох, не лохи — оне не работают! Могу только сказать если так — поганое сейчас время.)
А то время, когда они были подальше от начальства, и как бы совсем сами по себе было очень спокойным. Не было дурацкой работы из принципа — чтоб солдат только занять. Деду, например, очень не нравилась перебивка лент для пулемета — это было как раз 'чтоб не бездельничали' — из длиннющей ленты в 1000 патронов надо все патроны вынуть, почистить саму ленту, почистить патроны — и потом машинкой вставить обратно. Было много работы по обустройству — уже была зима, а надо было и жилье
