под сравнительно небольшой залог — 15 000 рублей. Это опять дает хороший повод для пропаганды большевиков: они злобно выступают в своей печати, утверждая, что ее освобождение доказывает беспочвенность всех обвинений и подозрений.
Для Троцкого все складывается замечательно. Очевидно, его открытый призыв к невыполнению приказов на фронте и его более или менее завуалированное требование государственного переворота имели меньше оснований для беспокойства, чем его отношение и отношение партии к Парвусу. Он может легко оправдаться, указав на свой «Некролог политически мертвому другу» и предостережение от Парвуса, опубликованное в «Юманите»— газете, которую Троцкий почитает, как и раньше. У него есть политическое алиби. Впрочем, он не упускает возможности напасть со своей стороны на Временное правительство и представить его в нелицеприятном свете. Наступление в июне — июле осуществилось, открыто заявляет он, только потому, что Временное правительство получило за это деньги. Это соответствует тем фактам, что в мае в Петрограде действительно находилась американская делегация и, исходя из 100-миллионного долларового кредита на покупку оружия, перед отъездом заявила: «No fight — no loan!». [25]
В остальном он не остается в долгу перед своей известностью оратора, находясь на посту председателя Исполнительного комитета: «Как же смог враг капитализма протянуть руку за его деньгами? И если произошло — где они? Неразрывная цепь подозрений в германофилии и шпионаже простирается от царицы, Распутина и придворных газет через министерства и их чиновников, Думу, либеральные газеты до Керенского (…) и удручает еще больше в своей монотонности. Политический враг, кажется, не очень хочет напрягать свою Фантазию, перевернув обвинения только справа налево!»
К опровержениям Стокгольмского партийного бюро Ленин из своего финского укрытия добавляет и собственное утверждение, опубликованное в кронштадтской «Правде»: «…C Парвусом я порвал уже в 1915 году, а от Ганецкого я денег не получал. Ганецкий не был членом партии, так как он был поляком. (…) Впрочем, только потому, что я приехал на немецком поезде, я должен был взять деньги у немцев? Мартов и другие использовали тот же путь, но никто не стал бы их подозревать из-за этого!»
Вряд ли кто-нибудь знает, что Ленин, будучи проездом в Берлине, сознательно опоздал на паром в Засниц и переночевал в одном из отелей. Поезд отъезжал в 7.15, он прибыл на паромную станцию с опозданием в 26 часов: в Берлине задержался примерно на 20 часов, в пути находился тоже около 12 часов. Из дневника Курта Рицлера, референта рейхсканцлера Бетманн-Хольвега по политическим вопросам ведения войны, вытекает, что он сам вел переговоры с Лениным. Из его записей от 13 апреля 1917 года следует:
«Правильно также, что через пару недель Россия будет готова к большим концессиям…»
Но дневник Рицлера недоступен петроградскому следователю Александрову.
Кто теперь знает, что Ленин еще до Ганецкого и Парвуса получал деньги из Берлина через Кескюла, а еще раньше — от австрийцев, но, к его счастью, в 1916 году Кескюла порвал с Берлином и, таким образом, исчез из поля зрения. А кто знает о просьбе оказать еще большую денежную помощь и о благодарственной телеграмме Ганецкому о ее получении или о пассаже в одном из писем ему: «…Если они меня когда-нибудь схватят, привези мою записную книжку для безопасности в Стокгольм!»
Для Парвуса петля доказательств становится все уже — но он находится за границей, и поэтому не может быть схвачен.
Государственный советник Николай Александрович Пешков, который был послан Министерством торговли в 1916 году от имени «Комитета по ограничению торговли с вражескими нам странами» в Копенгаген, чтобы составить так называемый «черный список», сообщает: «…Вскоре я услышал от датских коммерсантов
Мне было также известно, что Парвус мог свободно въезжать в Германию и выезжать из нее; несколько раз он ездил в Берлин. Перед войной он (…) сколотил в Константинополе миллионное состояние. Когда он обосновался в Копенгагене, я видел однажды его автомобиль, который считался тогда самым фешенебельным и дорогим, какие тогда там были. Близким другом Парвуса был русский эмигрант Сукенников. Перед войной он жил в Берлине, и у него был издательский дом, в котором он печатал памфлеты о России или русских лидерах.
Во время пребывания в должности министра Штюрмера [26] и Протопопова, [27] непосредственно перед Февральской революцией, он занимался тем, что издавал одну газету на шести языках с целью подготовить общественное мнение в нейтральных странах к Необходимости сепаратного мира между Россией и Германией; он говорит, что получит за это много денег, но не говорит, от кого. Для газеты он хотел также заполучить известного писателя Колышко. (…) Кроме того, он на дружеской ноге с немецким агентом Зюнцем. У него было так называемое «корреспондентское бюро». Я узнал, что другие агенты получалц там задания и сообщения. К ним относился также Фюрстенберг, о котором было известно, что он работает на германское правительство…»
Из Копенгагена следователь получает письмо:
«Секретно. Министерство иностранных дел, правовой отдел.
Следователю по особо важным делам, Петроградский окружной суд.
По запросу Главного управления Генерального штаба прокурору уголовного суда передать информацию Министерства иностранных дел через Парвуса правовой отдел считает своим долгом переслать Вам копии телеграмм Русской миссии в Копенгагене и Министерства иностранных дел по его вопросам…»
К нему приложены некоторые документы — копии писем и телеграмм:
«Секретная телеграмма русского поверенного в делах в Копенгагене, барона фон Мейендорфа, от 30.6/13.7 1917 года, № 242.
Проездом через Стокгольм немецкий социал-демократ Хаазе утверждал в личной беседе с русским журналистом, что некий Гельфанд, он же Парвус, способствует тому, чтобы наши большевики получали денежную помощь, и работает как посредник между ними и германским правительством.
«Секретная телеграмма для миссии в Копенгагене. От отдела прессы МИДа.
Срочно.
Телеграфируйте, с какими корреспондентами говорил Хаазе, когда он высказал информацию касательно Пар вуса.
В своем ответе русский посол в Копенгагене называет своему министру иностранных дел газеты и фамилии корреспондентов, прежде чем он продолжает: «…Вчера вечером французский военный агент Прео сообщил мне по собственной инициативе о Парвусе, причем он добавил к известному мне, что деньги большевикам переводятся отсюда и из Стокгольма через Сибирский банк в Петрограде. Мейендорф».
Далее Мейендорф пересылает 12(25) июля 1917 года совместное заявление русских журналистов в Копенгагене, о передаче которого они его просили. В нем журналисты заверяют, будто от других лиц им
