культуры, показывали ему воспроизведения картин русских художников в журнале «Перезвоны», снимки с замечательных русских усадеб и т. п. Дальнейшее развитие нашего общения с от. Давидом очень замедлилось, когда в Прагу был прислан священник восточного обряда голландец доктор Штроттманн. С этих пор Бальфур стал бывать у нас редко и притом не иначе, как в сопровождении д–ра Штроттманна, что, конечно, стесняло нас. Последняя встреча наша с от. Д. Бальфуром произошла следующим образом. Мы жили в то время опять в Збрасладе.
Поехав зачем?то в Прагу, мы с женою возвращались в Збра- слав последним поездом в двенадцатом часу ночи. Когда мы спускались в туннель, чтобы пройти к своему поезду, навстречу нам попался от. Д. Бальфур; следом за ним шел священник Штроттманн. Бальфур радостно воскликнул: «Эта встреча наша провиденциальна! Я хотел заехать к вам попрощаться, но не мог сделать этого. Сейчас я уезжаю в Бельгию в монастырь Атау и больше в Прагу не вернусь». С тех пор мы от. Д. Бальфура больше не видели, но через год или полтора он переехал в Париж и мы стали получать о нем сведения от своего старшего сына Владимира. Вскоре Бальфур вышел из Римско–Католической церкви, стал православным и даже имя Давид заменил именем Димитрий, кажется, в честь русского святого Димитрия Ростовского. Чтобы иметь связь с Русскою церковью, он вступил в юрисдикцию ковенского митрополита Елевферия, который был подчинен московской патриархии.
После отъезда Бальфура из Праги священник Штроттманн изредка посещал нас. Знакомств среди русских у него было много, но, как и все католики восточного обряда, он не имел успеха в нашей среде. Впоследствии профессор Ки- зеветтер рассказывал мне, что однажды от. Штроттманн, встретившись с ним в трамвае, сказал: «Мне поручено привлечь Лосского в Католическую церковь, но я вижу, что на это мало надежды». Дальнейшая судьба от. Штроттманна была печальна: однажды его нашли утром в постели мертвым. Говорят, он умер вследствие неисправности печи от угара.
С чешским обществом русская колония в общем мало сближалась: помехою было различие нравов, уклада жизни и особенно различие характера русского и чешского народа. Однако у многих из нас через несколько лет оказались добрые друзья среди чехов. В первые же месяцы после приезда наша семья познакомилась и подружилась с Анною Антоновною Тесковою, ее сестрою Августою Антоновною и матерью их Анною Вячеславною. Анна Антоновна родилась в Москве и выехала оттуда вместе с матерью и сестрою в тринадцатилетнем возрасте после кончины отца. Любя русскую духовную культуру вообще, она особенно увлекалась фило- софиею Вл. Соловьева и произведениями Достоевского. Она писала о них и переводила их труды на чешский язык. Долгое время она заведовала культурным отделением общества «Ческо–руска Еднота». С моею философиею она обстоятельно познакомилась и перевела много моих статей и несколько моих книг. Подружились мы также с доктором медицины Цтибором Вячеславичем Бездеком и его семьею. Доктор Бездек, издавая журнал „Duchovnia nabozenska kultura», напечатал много моих статей. Меня в свою очередь интересовала его работа по этико–терапии. Он напечатал по–чешски книгу «Загадка болезни и смерти». Спустя лет десять после нашего приезда у меня явился пылкий почитатель Милош Бездек, учитель из городка Police nad Metujf. В молодости он хотел пройти курс консерватории, но семейные обстоятельства помешали ему закончить музыкальное образование. О моей философии он узнал от поэта Бржезины, который увлекался Вл. Соловьевым и обратил внимание также на мою философию. М. Бездек изучил русский язык и стал приобретать не только мои книги, но также и все мои статьи. Раз в год он стал приезжать ко мне, чтобы получать разъяснения и дополнения по различным вопросам моей философии. С течением времени он стал писать обо мне, проявляя такое понимание дела, как профессионал– философ.
С представителями академической философии отношения у меня были такие. С самого начала завязал знакомство с русскими философами приват–доцент Карлова университета Ф. Пеликан, редактор журнала „Ruch Filosofickf Он стал печатать наши статьи в своем журнале и сам много писал о русской философии в сочувственном духе. Его соредактором был молодой профессор философии естественного факультета К. Воровка. Он обладал серьезным образованием в области математики, естествознания и философии и был вдумчивым ученым. Благородство его характера и высокие нравственные требования выражались в его критическом отношении к политике демократии, опирающейся на поверхностный позитивизм. Сам он постепенно углублял свое философское миропонимание в направлении к религиозным основам. К сожалению, этот процесс развития К. Воровки был прерван тяжелою болезнью, раком кишечника, от которого он умер в 1929 г. в возрасте 49 лет. Несколько позже познакомился я с молодым профессором философии Владимиром Гоппе. Я встретился с ним на одном из банкетов Французского Института. На этом банкете нас, русских ученых, любезно приглашал директор Института профессор Фишелль, с которым наша семья была знакома уже давно, когда он был членом Французского Института в Петербурге. В. Гоппе был профессором в Брне, но жил он в Праге. Это был, как и Воровка, человек высокого благородства. Он был очень красив, — высокого роста, брюнет, с матово–бледным цветом лица, с меланхолическим выражением глаз. Его предки были гугеноты, выселившиеся из Франции; была среди них с какой?то стороны и примесь еврейской крови. В своих книгах «Природные и духовные основы мира и жизни» и «Введение в интуитивную и контемплятивную философию» Гоппе обнаруживает способность к мистическому опыту и искание религиозных основ миропонимания. К сожалению, слово интуиция означает у него не непосредственное восприятие действительности, а постижение ее посредством творческой фантазии. Оба мы были в высокой степени заинтересованы знакомством друг с другом, но оно тоже оказалось весьма кратковременным: вследствие тяжелой болезни почек Гоппе подвергнулся серьезной операции и умер в возрасте 49 лет.
Жена Гоппе имела мастерскую декоративных тканей в городе Jindrichuv Hradec. Обладая вкусом и образованием в области прикладного искусства, она хроошо вела дело со стороны эстетической, но коммерческих способностей у нее не было и во время кризиса она разорилась. Она преклонялась перед своим мужем и, овдовев, хотела основать философское общество для увековечения его памяти. Она пригласила меня принять участие в этом деле, и я набросал проект общества духовной культуры. На учредительном собрании обнаружилось, что вдова Гоппе хочет, чтобы общество было теснее связано с именем ее мужа и настаивает, чтобы оно называлось «Круг друзей философии Владимира Гоппе». Дело кончилось тем, что общество было названо «Круг Владимира Гоппе». В течение нескольких лет это общество устраивало публичные лекции, напечатало несколько брошюр и потом постепенно замерло.
Иной характер имели отношения ко мне наиболее влиятельных в Чешском Карловом университете профессоров Радля и Козака. Оба они принадлежали к числу тех чешских интеллигентов, которые всякую книгу, всякую мысль и всякого философа классифицируют по двум рубрикам — «прогрессивный» или «реакционный». Оба они с пренебрежением относились к русской духовной культуре дореволюционного времени и сочувствовали болыпевицкой революции, не доверяя рассказам эмигрантов об ужасах и аморальном характере ее. Месяца через два после нашего приезда Радль читал в «Чешско–Русской Едноте» публичную лекцию о характере русской философской литературы, появившейся во время войны и эмиграции, имея в виду книги Бердяева, Шестова, Франка. Всю ее он изображал, как «реакционную». Во время прений я указал на односторонность его критики и на фактические неточности, состоявшие в том, что некоторые книги, указанные им, как проявление «реакции», вызванной революцией), на самом деле были вторым изданием книг, написанных задолго до революции. В газете коммунистической партии на следующий день появилась заметка о «реакционном» выступлении профессора Лосского, а дня через два ко мне в «Свободарню» пришел какой?то, по–видимому, рабочий и стал расспрашивать меня, почему я приехал в Чехословакию, долго ли я собираюсь пробыть в ней и т. п. Это был какой?то коммунистический соглядатай.
Очень характерную лекцию прочитал через несколько лет Радль под заглавием «О чешском нерасположении к философии». В общем все же отношения между Радлем и мною были не плохие. К сожалению, через год после Международного Философского Съезда, состоявшегося в Праге в 1934 г. и организованного под председательством Радля, у него, вероятно, вследствие переутомления произошел апоплексический удар, выключивший его из общественной жизни. После его кончины в 1945 г. был напечатан его посмертный труд «Утешение в философии». В нем он высказывается уже, как сторонник христианской философии, высоко ценящий средневековую философию.
Профессор Козак, по–видимому, прямо не выносил меня и моей философии. Так как он хорошо знал английский язык, то я ежегодно приносил ему в его профессорский кабинет в университете издаваемые Русским Научно–Исследователь- СКИМ Объединением брошюры мои „Intuitivism', „Transsubjectivity of
